Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Леонид Павлович поднял руку и минуту стоял так, ожидая когда утихнет гул.

— Деньги заработали, — сказал он. — А теперь проблема потяжелее: как их истратить? — Он подождал, когда стихнет смех, и опять прошелся вдоль строя. — Впрочем, вы правы, это не самая главная проблема. Меня волнует другое. В лагерном самоуправлении выявились замечательные организаторы, вот такие, например, как Юра. — Он положил руку на плечо Щукина и тут же убрал ее. — Но разве имеем мы право закрыть глаза на тот факт, что некоторые из ребят попали в школу после большого перерыва? Их школой долго была улица. Я не боюсь говорить об этом, потому что знаю, как много они поняли летом. И жизнь покажет, сумеют ли они так же хорошо учиться теперь, как они работали в колхозе. — Леонид Павлович приблизился к маленькому белесому пареньку, пристально поглядел на него. Мальчишка вздрогнул, вытянулся перед директором. — Скажи, Петр Луков, правильно ли сейчас рекомендовать тебя или Щукина в совет дружины?

— Нет.

— Значит, вы обязаны доказать школе, что можете учиться не хуже, а даже лучше многих.

— И даже лучше! — весело подтвердил мальчик.

Опять смех.

— Смирно! Внести лагерное знамя!

Раздалась барабанная дробь, и в образовавшийся проход торжественно вошли знаменосцы.

— Пока существует знамя, — говорил Леонид Павлович, — существует и полк. Поэтому мы должны поклясться, что будем хранить знамя как зеницу ока. — Он оглядел ряды школьников. — У нас сражение не только позади, но и впереди. Да, сражение, которое предстоит, тяжелое. До начала лета продлится оно, день за днем девять месяцев. И это сражение — учебу — мы должны выиграть без потерь. Предлагаю двоечников считать бесславно павшими. И в лагерь на следующий год их не брать.

— У-у-у, — не то одобрительно, не то настороженно отозвался зал.

— Так поклянемся же, что будем отлично учиться, помогать друг другу, ничем не опозорим славного имени Второй вожевской школы.

Прохоренко опустился на одно колено, поднял край алого полотнища и поцеловал его.

На лбу у Щукина выступили капли пота. Он подождал, когда директор отступит, и тоже припал к знамени.

Не знаю отчего, но я неожиданно вспомнила детдом, где прожила несколько послевоенных лет. Как там все было непохоже на это! Комната — клетушка в деревянной избе. Четыре койки. Учительница стоит в дверях — пройти невозможно, держится за косяк, вот-вот упадет. Мы, малыши, глядим на нее и плачем…

— Несколько слов хочу сказать о Щукине, потому что он особенно хорошо показал себя летом. Мне будет больно, если среди жертв учебного года окажется он. Но если мы воюем, то пусть все будет как на войне. Убит так убит. За живой водой не поедем, не ждите.

Я успела заметить, как преданно смотрит подросток на директора.

— Не упускай времени, Юра. Нагонять трудно, а потерянный день даст тут же себя знать. — Леонид Павлович повернулся к нему и приказал: — А теперь встать на место рядовым. Председателю совета дружины принять командование!

Я приподнялась на цыпочки. Круглолицая бледненькая девочка с косичками пошла на сцену, остановилась рядом с Леонидом Павловичем.

— Дружина! — выкрикнула она.

Голос ее сорвался, пискнул, и мальчишки захохотали. Девочка откашлялась и повторила команду:

— Дружина, смирно!

Я чувствовала себя неуверенно до того момента, пока не вошла в класс. После линейки меня словно бы преследовала мысль, что я впервые начинаю работать и ничего не знаю. И за плечами не десятилетие в школе, а в лучшем случае небольшая студенческая практика. Но моя неуверенность тотчас же исчезла, как только я подошла к учительскому столу.

Оглядываю ряды парт. В глазах ребят любопытство: какая она, новенькая? Повезло им с ней или нет?

Раскрываю журнал. Начинаю перекличку. Фамилии сразу не запомнить, но лица — проще.

— Боброва!

— Я.

— Горохов!

— Здесь.

Отмечаю про себя реакцию: как поднялся, громко ли ответил, как поглядел. Но главное, пытаюсь больше «считывать» с лица: что думает? Первый урок есть первый урок, но и сегодня мне хочется хоть что-то узнать о ребятах.

— Завьялов!

Оглядываю класс, никто не встает.

— Я-а…

С последней парты поднимается ученик. Сразу узнаю его. Это тот мальчик, которого мы встретили у реки. Смотрит не на меня, а в сторону, будто хочет проверить: не ослышался ли?

— Садись.

Теперь он стоит.

— Ты всегда такой… быстрый?

И сразу понимаю, что допустила ошибку. Класс хохочет. Наверное, он мишень для постоянных шуток.

— Он такой от рождения, — нашелся остряк. — Мама выронила из коляски.

Завьялов садится, я успеваю заметить его враждебный взгляд.

Маленький белесый шутник крутится на скамейке, как воробушек. Я его видела на линейке, это к нему обращался Леонид Павлович. Мальчик действительно похож на птенца: хохолок, худенькая шейка, остренький носик и совсем белесые из-за бесцветных ресниц глаза.

— Как твоя фамилия?

— Я по списку дальше.

— Некоторых можно и без очереди.

— Это инвалидов, что ли?

Класс, слава богу, забывает о Завьялове. Нужно быть осторожнее.

— Луков моя фамилия.

— Вот и отлично. Считай, что я тебя запомнила с первого взгляда.

Обстановка в классе свободная, но я этого не боюсь. Пусть. Когда будет нужно, я заставлю их слушать.

Узнаю среди своих и ту девочку, председателя совета дружины. Ее фамилия Семидолова. Встает быстро, смотрит с доверием.

— Мне кажется, — говорит она, — что Лукову лучше сидеть одному.

Чувствую: на меня смотрят тридцать пять пар глаз. Ждут, как поступит учительница. Я знаю категорию таких детей, как Семидолова. Тип службиста: хорошо все то, что нужно старшему. Их долг — предупреждать.

Ругаю себя, потому что, возможно, неправа. Еще рано ставить Семидоловой «диагноз».

— Спасибо. Если найду нужным, обязательно пересажу.

Луков облегченно вздыхает. Он что-то рисует на бумажке и передает Семидоловой. Могу представить, что там изображено…

Семидолова разворачивает листок и показывает мне луковский шедевр: кукиш.

Последний по списку — Щукин.

Смотрит на меня спокойными голубыми глазами. Трудно представить, что три месяца назад он был отлично известен в милиции.

— А теперь, — я закрываю журнал, — остается представиться мне. Зовут меня Мария Николаевна, фамилия — Струженцова.

— Как, как?

Поворачиваюсь и пишу на доске. Слышу, сзади что-то происходит. Скрипят парты. Пытаюсь понять: уж не перемещение ли это? Краем глаза замечаю, что боковые ряды парт почти наезжают на меня, берут в клещи. Шаг назад — и я спиной упрусь в них. Ну и класс! Может, я сама виновата? Поддержи я Семидолову, и, может, они побоялись бы поступить так? Теперь даже она молчит, не зная, как я буду реагировать на ее подсказки.