Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

— Тогда уж лучше заплатить сразу, чем подвергаться гнусным вымогательствам.

Он вынул рубль и протянул жене. Потом снова обратился ко мне.

— Неужели Люся еще ничего не рассказывала о нашем эксперименте?

Люся вспыхнула и неожиданно забеспокоилась.

— Я хотела, чтобы ты сам…

— Ну вот, — Леонид Павлович едва заметно улыбнулся, — деньги забрала, а теперь сама просит, чтобы я рассказывал о школе. Типично женская логика. Ладно, знаю, что вам интересно. Слушайте внимательно. Чего мы добиваемся? Детской активности, самостоятельности и, главное, вовлечения максимального числа учащихся в игру. Принцип ее старый, как мир: школьное самоуправление. Открытия в этом нет, и все же мы называем происходящее экспериментом.

Люся прижалась к Леониду Павловичу. Он нахмурился, отодвинулся от нее.

— Маша должна понимать цели и задачи. Ей предстоит многое сделать для школы.

— Ты Машу не знаешь! Ее внутренней силе и целеустремленности можно поражаться.

— На Машу я очень надеюсь. — Леонид Павлович задумался. — Не знаю даже, с чего начать.

— Пожалуйста, с первых своих шагов…

Леонид Павлович вздохнул, хлопнул себя по коленям, поднялся.

— Даже рассказывая, волнуюсь. Так вот… Начали, как я уже говорил, с несложного, но, по-моему, достаточно точного расчета. Чтобы разбудить сонное, неактивное, безразличное царство — школу, а именно такой была та, в которую я пришел в прошлом году, нужны дрожжи, то есть сильные, энергичные ребята, заводилы во всех школьных делах. Где же можно было найти таких? — Леонид Павлович поглядел на меня с таинственным видом. — На улице. Среди тех, кто отлынивает от учебы. Конечно, в школу я их сразу привести не мог, тем более в середине года. Эти ребята нуждались в предварительной обработке, своеобразном воспитании, в методике, которая совершенно не подходила для любого обычного школьника. Для этого я решил взять их сначала в наш летний пионерский лагерь. Еще весной я обошел детские комнаты милиции, познакомился с большинством подростков, составил список возможных кандидатов на ту важную роль, которую я заранее приготовил одному из них. Я искал среди этих отпетых озорников одного-единственного, нужного мне, — вожака. В любой уличной компании всегда есть вожак. Силой своего организаторского таланта, энергией и скрытым, но в действительности огромным честолюбием такие ребята умудряются подчинить себе всех остальных. Да, я мечтал отнять у нашей улицы «голову», руководителя. И такого парня я отыскал.

Прохоренко прошелся вдоль скамьи: глаза счастливые, веселые.

— Ехать в лагерь он, конечно, не хотел, мура это, по его понятиям. Но тут милиция мне помогла. Потом он стал торговаться, чтобы и нескольких его дружков взяли. Я согласился. После этого я поехал в воинскую часть, к шефам, привез оттуда списанные портупеи, ремни, гимнастерки и отдал новичкам. Чуть-чуть выделил их из общей среды, вроде бы подчеркнул, что именно на них собираюсь опереться.

— Но выделять одних — не значит ли это создавать некую элиту?

Леонид Павлович согласился.

— Вы правы, Маша, и я это знал, но… не боялся. Видите ли, я очень большое значение придаю внешним атрибутам. Еще в армии я понял, что забывать о них никак нельзя. Через внешнее к внутреннему, как у Мейерхольда. Вы никогда не читали его работ? А зря. Так вот, он говорил, что в н е ш н е е способствует установлению точного в н у т р е н н е г о рисунка роли. Р о л и! А я заранее определил для каждого из них какую-то роль.

— У Лени собственная богатая юность, — сказала Люся. — Когда-то он был вроде этого мальчишки Щукина.

— Да, юность у меня была действительно не бедная. Но мне помогла армия. И должен признать, что организованность, постоянная подтянутость, аккуратность мне тогда уже сослужили хорошую службу. Ну, об этом еще будет время поговорить, давайте пока о школе.

— Мне, Леонид Павлович, все интересно.

— Видите ли, Маша, я думаю, что у педагога в нынешних условиях нет времени на воспитание одного человека. Учитель — не бонна, не гувернер. «Па́рная» педагогика, как это у нас называют, душеспасительные беседы только расслабляют ребят, порождают духовное потребительство. — Он почувствовал мое несогласие, но уверенно продолжал: — Так вот, вскоре выяснилось, что тот уличный вожак не только хочет остаться вожаком, но любыми средствами решил добиваться этого и в лагере. И тогда я сообразил, что если Щукину дать почувствовать, что его и мои желания близки, то у него не останется оснований находиться в оппозиции. Вы видите, как логически просто мы начали свою работу. Да, доверие. Да, знание характера и психологии. И, если хотите, некоторый компромисс!

— Пожалуй, я бы побоялась сразу давать ему власть.

— Вы не поняли. Я только сказал, что он х о т е л получить власть. Я прекрасно знал, что мне еще только предстояло одержать победу над Щукиным, заставить его безгранично меня уважать.

Мы поднялись на взгорок, лес был ниже нас, а где-то впереди Прокша разделялась на два рукава.

— Первые дни в лагере Щукин вел себя нагло. Обложил ребят данью: брал компотами. Курил даже в присутствии воспитателей. Подхожу к нему, спрашиваю: «Куришь?» — «Курю». А вокруг ребята стоят. Это значит — сейчас или его авторитет покачнется, или мой.

«Не хотите ли, Леонид Павлович, хорошую сигаретку?» — «Нет, — отвечаю. — Боюсь». — «Чего же?» — «Вредно». — «Ах, перестаньте, директор! Это все лабуда. Табак даже успокаивает нервы. И потом взгляните: вот я курю, а ростом выше и сильнее любого из них». — «Выше — факт. Потому что старше. Но сильнее — сомневаюсь. Ты просто запугал ребят. Но вообще-то организм у тебя дряблый». — «Зря обижаете, директор! Могу с двумя потягаться, с любыми». — «А со мной?» — «В каком смысле?» — «Пошли на охоту. Выдержишь — сообщу всем, что ты действительно сильный, тогда кури открыто, не выдержишь — опозорю». — «Ну что же, по рукам».

И вот, Маша, на следующее утро повел я его в лес. Сколько мы с ним прошли, теперь и сказать трудно, но, честно признаюсь, парень оказался упрямым. Тащу его за собой — колени у него дрожат, а он молчит. Я песни пою, с пригорка на пригорок перескакиваю, сам бы присел, а нельзя. Погляжу осторожно: идет, зубы стиснул, чертенок, а идет. «Давай, говорю, рюкзак. Устал ведь». Только головой качает. В какой-то момент я уж подумал: не возвратиться ли? И тут он вдруг говорит: «Сядем, Леонид Павлович. Не могу больше». Раскинул я на земле брезент, вытащил консервы, набрал воды из ручейка, перекусили. Полежали немного молча, и тогда я спрашиваю: «А как ты думаешь, Юра, не возглавить ли тебе лагерную дружину?» — «Мне?» — «А что? Авторитет у тебя большой, будешь моим заместителем». Он смутился, но глаза засветились. «Какой же авторитет, говорит, если вы меня на утренней линейке опозорите?» — «Нет, не опозорю. Но только одного от тебя потребую — курить брось сейчас же». Подумал немного, кивнул. «Добавку будешь получать как все». Опять согласился. «А авторитет свой постарайся укреплять иными способами: все на колхозное поле — и ты с ними, у всех соревнования по плаванию — и у тебя тоже». — «Ладно, говорит. Я вас не подведу».