Иван Лазутин - Крылья и цепи

С этими словами Терешкин нырнул в комнату заведующего кафедрой. Шадрин остался один в пустом просторном кабинете, посреди которого стоял длинный, почти от стены до стены, стол, составленный из множества обычных канцелярских столов. На суконной зеленой скатерти аккуратными рядками лежали подшивки центральных газет. Стены были увешаны диаграммами, рисунками, плакатами, отражающими рост индустриализации страны. Дмитрий огляделся, сел за стол и положил руку на груду наваленных на полу газет и журналов, прикрытых географической картой.

…Так начал Шадрин свой первый трудовой день в институте. Заходили студенты, просили брошюры, но всем им он отвечал одно и то же: «Сегодня выдачи нет». Более спокойные, повернувшись, молча уходили. Наиболее строптивые начинали возмущаться, что в последнее время в кабинете ничего нельзя взять — ни книг, ни брошюр, ни газет… Если случалось, что настырный студент настоятельно требовал выдачи книги, из комнаты профессора Кострова (а в ней было слышно все, что происходило в кабинете) выскакивал Терешкин и начальственным тоном призывал к порядку, ссылаясь на то, что лаборант только что приступил к работе и на десять частей разорваться не может. Один, невзрачный с виду студент с ехидной смешинкой в прищуре серых глаз выслушал разгневанного Терешкина и спокойно спросил:

— А вы на что? Разве не можете выдать брошюры?

Это еще более подожгло Терешкина:

— Выдачей литературы занимается лаборант, понятно? А он, как видите, сегодня разбирает газеты. Понятно?!

Решив, что убедил назойливого посетителя, Терешкин снова нырнул в комнату заведующего кафедрой. Но студент на этом не успокоился:

— Подумаешь, какая цаца! Когда сам несколько лет сидел за этим столом, так мог выдавать и газеты, и книги, а заимел подчиненного, уж к нему и не подойди.

Терешкин волчком выкатился из комнаты Кострова и впился в студента своими маленькими колючими глазками. Он готов был ударить его. Но, так ничего и не сказав, снова юркнул в комнату Кострова.

Пять часов, до конца рабочего дня, провел Шадрин за разборкой газет. От пыли пощипывало в носу. В глазах мелькали колонки передовиц, мелкие и крупные шрифты, фотографии ударников промышленности и сельского хозяйства…

Уже под вечер в кабинет вошел пожилой низкорослый мужчина с толстым, почти волочившимся по полу вытертым портфелем. Сквозь очки в роговой оправе трудно было рассмотреть цвет и выражение глаз вошедшего. Некоторое время он молчал, потом устало присел за свободный стол.

— Новый лаборант?

— Так точно.

— Будем знакомиться. — Человек в роговых очках встал и протянул Шадрину руку: — Балабанов.

— Шадрин, — ответил Дмитрий.

Лицо Балабанова Дмитрию не понравилось сразу: самодовольное, с чуть затаенной усмешкой, скользившей по тонким губам.

— Фу-у… Устал дьявольски.

Продолжая разбирать газеты, Шадрин спросил:

— У вас сегодня экзамены?

— К сожалению.

— У кого? — донесся из-за перегородки голос Терешкина.

— У механиков. Восемь часов подряд слушал детский лепет. Ни одного серьезного ответа.

Терешкин вышел из комнаты Кострова:

— Чья семинарская группа? Не Беркиной?

Балабанов устало вздохнул:

— Ее почерк.

…Вечером, когда институт почти опустел, Терешкин по-хозяйски окинул взглядом проделанную Шадриным работу и похвалил его:

— Ого, какой террикон разобрал! А то я тут один окончательно зашился. — Он посмотрел на часы: — На сегодня, пожалуй, хватит. Завтра ваш рабочий день начнется с того, что подготовите наглядное пособие по теме «Коллективизация и ликвидация кулачества как класса». Вон в той розовой папке на верхнем стеллаже. А все это… — размашистым жестом Терешкин показал на диаграммы, висевшие на стене, — все это убрать! Я завтра приду к часу. У меня с утра инструктаж в райкоме.

Лицо Терешкина было озабоченным, как будто завтрашнее важное совещание в райкоме во многом будет зависеть от его присутствия.

Шадрин достал с верхнего стеллажа запыленную розовую папку, смахнул с нее паутину, раскрыл и, удостоверившись, что именно в ней хранятся пособия для очередной темы, положил папку на стол.

…Когда вышли на улицу, в домах уже зажглись огни. Шадрин чувствовал усталость и голод. Утром он выпил всего чашку кофе.

С Терешкиным расстались у Каретного ряда.

Прощаясь, Терешкин сказал:

— Думаю, сработаемся. Фронтовик?

— Приходилось.

— Я сразу заметил, что войну не в Ташкенте отсидел. Нам такие нужны. В нашем райкоме кадрами занимается сама Боброва. Баба — молоток. Ты ей понравишься.

Домой Дмитрий вернулся поздно. Переступив порог, он сразу же попросил есть.

Ольга бросилась навстречу. Истомившись за день в неведении, она забросала его вопросами:

— Ну как?

— Все в порядке.

— В институт?

— В институт.

— Кем, Митя?.. Мама, собирай на стол. Ты посмотри, он на ногах еле стоит.

— Лаборантом кафедры!.. Звучит?

Ольга сдвинула брови, словно что-то припоминая.

— А что это такое?

Дмитрий вымыл руки, устало сел за стол. Лицо его было злое, желчное.

— Буду давать руководящие указания дирекции института и профессуре!

— Митя, не до шуток!..

Шадрин, словно не расслышав слов жены, склонился над тарелкой и принялся жадно хлебать горячие щи.

Поужинав, он закурил, сел на диван и положил ногу на ногу. Ольга сгорала от нетерпения. Всем своим видом она как бы говорила: «Какой же ты вредный!..»

Поняв значение ее взгляда, Дмитрий заговорил, когда Мария Семеновна вышла в сенцы:

— Ты хочешь знать, что я буду делать?

— Хотя бы вкратце.

— Буду подшивать газеты, выдавать студентам брошюры и материалы к семинарам, буду развешивать по стенам наглядные пособия для занятий, вести протоколы заседаний кафедры… Недовольна?

— А еще что?

— А еще буду следить за распределением нагрузок среди преподавателей и в случае болезни одного из них, срочно, хоть пешком, хоть на крыльях, лететь к свободному преподавателю, чтоб тот подменил больного.

Ольга отошла к окну и повернулась к Дмитрию спиной. Теперь она отлично представляла, что входит в круг его обязанностей. Она вспомнила пожилую, с астматическим кашлем женщину-лаборантку, которая в ее институте выдает студентам пособия к семинарским занятиям. Старенькая лаборантка всегда очень сердится, когда студенты вырезают из газетных подшивок статьи.

Ей стало обидно за Дмитрия. Она открыла форточку и не решалась повернуться к мужу — боялась увидеть его лицо.

Сад отцвел… Поблекшие лепестки яблоневого цвета желтоватыми хлопьями устилали взрыхленную землю. В раскрытые окна кабинета вплывала прохлада, настоянная на нежном дыхании только что распустившихся роз, на которых утреннее солнце серебрило мелкие капельки росы.