Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

— Нет, я серьезно, — пожал тот плечами. — Я могу позвонить…

— Ну ладно, брат, ты не очень-то храбрись, «де-е-евочек», — передразнил Медер, достал из кармана пачку сигарет, закурил.

— Ты тоже считаешь меня ребенком? — спросил Чоро.

— Не в этом дело.

— Сейчас наставлять меня начнешь, скажешь, как трудно тебе было в детстве, как пришлось самому выбиваться в люди…

— Не заводись, — Медер с легким укором глядел на Чоро. Что-то в племяннике, пока еще неуловимое, вызывало любопытство.

— Давай откровенно, брат. Что ты думаешь о моем поколении? Тоже считаешь его потерянным? Только откровенно.

— Не считаю. — Медер собирался с мыслями. — Это отговорки, чтоб от вас отмахнуться. Ты не ребенок. Ты старше Ромео, который уже страстно любил Джульетту. В твоем возрасте Манас имел свою рать и устрашал врагов. Вы старше их, но вы не равны. Потому что спрос с вас не велик. А был бы спрос — выдюжили бы и ваши плечи. Но сейчас вы мужаете вполсилы. Вы, конечно, информированы, и вас, кажется, ничем не удивишь. Ваш скепсис и ваша усталость — напускные. А на поверку вы тепличные растения, выращенные не в земле и под солнцем, а… — Медер искал точное выражение, но Чоро опередил его:

— Методом гидропоники.

— Вот, пожалуйста, ты и это знаешь.

— А что, знать плохо?

— Вы начитались книг, насмотрелись фильмов, а жизнь еще, погоди, наставит вам синяков…

— Вот именно, — Чоро усмехнулся и потрогал опухший глаз.

Медер заметил это, и ему стало неловко оттого, что тот мог воспринять. его слова, как намеренное желание обидеть или высмеять, и потому он, сдерживая себя, тихо сказал:

— Это относится и ко мне самому, я такой же щенок, как и ты, только чуть покрупнее.

Чоро улыбнулся и доверчиво посмотрел на дядю.

— Брат, это верно, что у нас нет ваших забот. У нас они свои. Это верно — мы не голодаем, не кормим семью. У нас много свободного времени. Времени навалом думать и размышлять.

— О чем думать? О девочках?

— И о девочках тоже.

Медеру показалось, что в тоне Чоро появился тот самый вызов и скепсис, о чем он только что говорил.

— О девочках, о женщине, о матери. Моя мать имеет любовника. — Чоро замолчал.

Медер отставил пиалу, которую держал в руках, и внимательно, очень внимательно посмотрел на Чоро.

— Она изменяет, и мне обидно за отца, она ведь и ему изменяет. — У Чоро сорвался голос от этого отчаянного признания.

Они сидели молча, теперь уже не глядя друг на друга.

— Ты не спрашивай, откуда я это знаю, — тише и спокойнее произнес Чоро, — я знаю. И не только я. С ними я и дрался, они мне сказали, но я знал это и без них… Это ничего, — Чоро показал на синяки, — это, говорят, до свадьбы заживет. Тут-то заживет, а в другом месте ноет, — не по летам серьезно усмехнулся Чоро.

Стало тихо, Медер молча глядел на Чоро.

— Что же ты молчишь? — спросил Чоро. — Может быть, мне не стоило лезть в драку?

— Стоило, брат. Ты не переживай, что побили. За одного битого сколько небитых дают…

— Ты знаешь, — еле заметно улыбнулся Чоро, глядя на фотографию Сагынай, — я бы тебе, наверное, не доверился сразу, если бы ты не доверил мне свою тайну. Ведь ты не каждому это говоришь, а? А мне сказал.

Медер потушил сигарету и сказал, вставая с кресла:

— Ты отдыхай, я похожу перед сном. А девочку… — Медер замешкался, посмотрел на Чоро и уже вполне серьезно сказал: — А девушку свою можешь пригласить завтра, съездим в горы, отметим день рождения Сагынай…

Медер подошел к парадному входу театра.

Афиша возвещала о премьере спектакля «Нефертити» [3] В инсценировке использованы мотивы из романа Г. Гулиа «Фараон Эхнатон». .

В фойе театра было пусто, буфетчица убирала со столиков, у вешалки, за стойкой, дремала гардеробщица.

Медер шел, стараясь не нарушить вестибюльный покой.

Открыв двери, он попал в привычный полумрак зала, шел спектакль. Фараон Эхнатон и Нефертити сидели на циновках, покрытых мягким и расцвеченным вавилонским ковром.

— Нафтита! — сказал фараон, пригубив вино. — Человек бывает счастлив?

— Если беден.

— А если богат?

— Никогда!

— Если могуществен?

— Только любовь его делает счастливым.

— И еще способность удивляться. — Фараон лег на спину, положив голову на колени царицы. — По свидетельству мудрых, Нафтита, в давние времена случались удивительные происшествия. Это сейчас ничему не дивятся люди. Они привыкли ко всему… Так вот, в те далекие времена, когда в Кеми жили люди, способные удивляться, некий житель пустыни встретил говорящего льва.

Царица усмехнулась.

— Этот лев не очень пришелся по нраву человеку. И человек сказал: «Уступи дорогу!». Он сказал: «Уступи», а разве не было дороги слева и справа, сзади и спереди? В пустыне, где песок, везде дорога. Снова повторил человек: «Уступи!». Задумался лев.

Фараон потянулся за бокалом, отпил глоток.

— Ты знаешь, что было дальше?

— Нет, — ответила царица.

— Догадайся.

Она запрокинула голову:

— Лев съел путника?

Фараон молчал. Царица думала над разгадкой…

Они встретились у выхода.

— Ты одна? — спросил Медер, обнимая Сагынай за плечи.

— Одна, — ответила Сагынай. — Никому не хотела отдавать твой билет. Зато смотрела за двоих. Тебя видела у дверей.

— Позвала бы.

— Тебе было не до меня, — улыбнулась Сагынай. — Ты не сводил глаз с царицы.

— Я глядел на нее, а видел тебя.

— Я так и подумала и решила не отвлекать…

Медер погладил ее мягкие волосы, поцеловал в щеки.

— Так что же все-таки стало со львом и путником? — спросил Медер.

— А как по-твоему?

— Я думаю, что лев оскорбился, ведь путник унизил его царское достоинство…

— Нет, фараон имел в виду другое. Он сказал, что его враги порою ему кажутся подобием того льва.

— Казалось бы, все наоборот, ведь лев — это сила и символ власти.

— Фараон был счастлив: он был любим самой красивой женщиной на свете и имел самых сильных и достойных врагов.

— Врагов для полного счастья, — шутливо подтвердил Медер. — А я совсем по-другому воспринял притчу.

— Как? — спросила Сагынай.

— Путник и лев — человек и природа.

— Ну ясно, у кого что болит…

— На самом деле, что стоило путнику обойти благородного, терпеливого льва? — Медер вопросительно вскинул руки. — Так нет же — «уступи!» И все из-за чего? Из-за тщеславия, что есть в натуре человека. «Уступи!» Он должен чувствовать себя покорителем, а не равным — это, видишь ли, человека недостойно.

— Ты неисправим, Медер. Тебе, наверное, снятся только экологические сны: человек и природа? — улыбалась Сагынай.

— Нет, Сагынай, мне снишься ты.

— Ты все воспринимаешь со своей колокольни…

Медер хотел было сказать что-то, но она опередила его.

— А я со своей, — смущенно и лукаво произнесла она, — за двенадцать лет супружества Нефертити родила шестерых детей и осталась царицей красоты. Неужели это достижимо?