Григорий Канович - Киносценарии, 1982. Второй выпуск [альманах]

Дама поняла и вспыхнула. И впервые за эти минуты сказала тепло, очень проникновенно:

— Да разве их сразу поймешь…

Замолчали. Тишину прервал голос Самади:

— Я тоже не сразу понял. Только потом, когда он сам сказал…

И умолк. Встретился с взглядом Акбарова. Историк смотрел серьезно, внимательно. Самади отвел взгляд, увидел девушку из комиссии. Опустил голову, стал опять маленьким, неприметным.

…Позже, у микроавтобуса, когда прощались с Лолой Абдурахмановной и другими приезжими, Самади вдруг увидел девушку из комиссии рядом с собой.

— Я остаюсь, — сказала она, улыбнувшись. — Я не комиссия, а всего лишь практикантка.

— Извините, я не знал.

— А вы меня даже не спросили, — все еще улыбаясь, сказала она. — Меня зовут Инобат.

— Музаффар. Физику веду. И еще астрономию…

— И уроки рисования? — хитро спросила девушка.

— Нет… Рисовать я не умею, — ответил Самади.

Настала очередь седьмого «Б» ухаживать за шелкопрядом. Помещение, где содержались черви, было в полумраке, как и советуют светила сельскохозяйственной науки. Дальний конец огромных, в три этажа, стеллажей, упирался в стену.

Самади посмотрел на висевший на стене термометр, бросил несколько поленьев в печку и вышел в переднюю комнату. Здесь был весь его класс. Инобат тоже помогала резать побеги, очищать их от зеленых плодов.

Вошел мальчик, вокруг пояса повязана веревка, за веревку заткнут топор — заправский дровосек.

— Дядя Хасан не дает рубить свои тутовники, — сказал он Самади. — Взял и выгнал вас со двора…

— К нему Ахмада надо послать. Они большие друзья, — подал голос Бабур, и девочки прыснули. — Вечно с ними приключения. Сегодня упал с дерева. Вы бы видели, как он ревел!.. А еще летчиком хочет стать. Летчики не ревут.

Ахмад молчал. Только теперь Самади увидел пятна крови на рубашке мальчика. Инобат ахнула, когда, подняв рубашку Ахмада, увидела кровоточащие ссадины.

— Пожалуйста, Инобат, аптечку принесите, — сказал Самади, а когда девушка ушла, спросил Ахмада: — Больно было?

— Да.

Задыхаясь, прибежала Инобат. Достала из аптечки спирт, вату.

— Сейчас… быстренько… потерпи немного…

По лицу мальчика было видно, каково ему теперь.

— Больно?

— Н-нет… — сквозь зубы ответил Ахмад. И молчал до тех пор, пока не перевязали ему руку. — Вы отцу не говорите, учитель. Маме я сам скажу. И к врачу сам пойду.

— Хорошо, Ахмад.

— Странный мальчик, — сказала Инобат, когда Ахмад ушел. — Может, и вправду летчиком будет…

— Не думаю, — ответил Самади.

Опять он поехал в город на мотоцикле.

В скверике, среди детворы, заметил свою дочку. Вырулил. Дочка увидела его, прибежала.

— Обезьянку привезли? — спросила она.

— Нет, дочка, еще не успел зайти в магазин. — Самади снял каску и посадил дочку на сиденье. — Поедем домой?

— А мама?

— Маму потом заберем.

— Папа, а сколько ног было у той обезьянки? — Девочка загрустила, вспомнив его прошлый приезд. — Я даже не успела их сосчитать. Вы мне другую привезете?

— Обязательно, дочка. А ножек у нее четыре… — Самади задумался. — А руки две…

— Всего шесть? — спросила девочка, быстренько сосчитав в уме.

— Нет, только четыре.

— Как? — не поняла она.

— Очень просто. Когда она ходит во весь рост, тогда у нее две ноги и две руки, а когда на четвереньках, тогда руки исчезают…

— Совсем исчезают?

— Нет, не совсем, они просто превращаются в ноги. Поняла?

— Ага… — неуверенно кивнула головой девочка и через мгновение радостно сообщила: — А у меня есть еще один папа!

— Как?! — Теперь пришла очередь удивляться Самади.

— Он к нам приходил. Бабушка говорит, что папой мне будет…

— А мама?.. Она тоже так говорит?

— Нет, она ничего не говорила. Вот она сидит!..

И девочка показала в глубь скверика. Там, на скамейке в тени дерева сидела его жена и, ничего не замечая, беседовала с приятельницей.

— Он тебе не папа, дочка, — хрипло проговорил Самади. — Он просто самый обыкновенный дядя.

— А бабушка говорит…

— Она неправду говорит, — отрезал Самади. — У тебя один папа.

Девочка задумалась, потом тихо произнесла:

— Мой папа — вы… Я сейчас скажу маме… — Она побежала к матери. — Мама, папа говорит, что у меня только один папа! Понимаете, только один!.. Он говорит, что у обезьянки было шесть ног… Нет, не шесть, а четыре нога и две руки, всего их — четыре!..

Прохожие стали оглядываться на крик маленькой девочки.

У железнодорожного переезда пришлось затормозить. Замигал светофор, шлагбаум перегородил дорогу. Шум состава, постепенно усиливаясь, перекрыл звуки зуммера. Проходили платформы с древесиной, цистерны с горючим… И вот совсем новые тракторы, голубые, точно такие же, о каких мечтал Улугбек. Их было очень много. А в промежутках между вагонами мелькали всадники, вооруженные до зубов. Слышно было ржанье лошадей. Все смешалось — и стук колес, и конский топот, бряцанье оружия. Потом вдруг все отступило, кроме пронзительных звуков зуммера. Светофор перестал мигать, шлагбаум поднялся, и Самади пулей пролетел через рельсы.

За переездом началась степь, ровная, бескрайняя, еще сотом зеленая. Рослые травы бегут волнами, кажется, они вот-вот выступят на асфальт и потопят его. Самади показалось, что впереди него скачут всадники — нет, не показалось, он отчетливо видел их, преследующих изгнанного султана. Хотелось догнать, помешать!..

Посреди степи, по длинной серой ленте дороги скользила белая каска Самади. Была одна степь, и казалось, что она поглотит одинокого путника.

Ночь. При тусклом свете работали ученики седьмого «Б», одни мальчики. Инобат была с ними. Все устали, глаза то и дело слипались. В углу горой возвышались срезанные побеги тутовника.

— До полудня хватит, — сказал Самади. — Теперь по домам. Придете на второй урок, я свой отменяю. Алишер и Ахмад, проводите Инобат Хакимовну до дома деда Хуччи.

— Я сама дойду…

— Нет, у нас собаки злые.

Вышедшего Самади поджидал Улугбек, и они пошли по темной дороге.

— Вы были в городе? — спросил Улугбек.

— Да.

— И они не приехали?

— Нет, Улугбек, не приехали… Она хочет жить в городе. Дочку жалко, — вдруг разоткровенничался Самади.

— Я знаю улицу, где они живут, — сказал Улугбек. — Ни одного окошка наружу, не так, как у нас в Галатепе.

— Ага, — простодушно ответил Улугбек.

— Мансуров на вас жалуется, — сказал Самади. — Что вы на этот раз натворили? Опять стул сломался?

— Ничего особенного. В класс залетел шмель, а девочки смеются, думают, что это мы жужжим. Ну Мансуров и разорался. Сами знаете, какие девочки бывают смешливые. Шмель тут ни при чем, просто ребятам скучно на его уроках.

— А тебе самому?..

— Мне все равно. Сижу и слушаю, а понимать ничего не понимаю. Вот только у Акбарова… У него все тихо сидят. У него интересно и шалить некогда. Да и неудобно.