Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Как настроение, Леша? Как Земля, спрашиваю?..

Не может быть! Ах да! Это же командир подключил к его проводу трансляцию с пункта управления.

— Красота! — сказал, запинаясь от волнения, Леонов: гагаринский голос словно прибавил зоркости. Теперь он уже другими глазами взглянул на Землю.

В прозрачной, чуть присиненной глубине, как бы сквозь воду, но не укрупняющую, а, наоборот, до неимоверно малых размеров уменьшающую то, что лежало на дне, он увидел Черное море величиной с лужу и сразу узнал коричневато-бурый выступ Крымского полуострова, припорошенный редкими облаками. Все это медленно, будто на огромном вертящемся глобусе, поворачивалось под ним, зависшим на месте. Вот уже как на искусном, припорошенном снегом и облаками макете проплыли Кавказские горы, сталью блеснула извилистая лента Волги, а вдалеке за сизоватым туманным ореолом уже угадывались Уральские горы.

внезапно вспомнились строки, когда-то воспринимавшиеся по-школярски абстрактно, а сейчас удивившие своей пронзительной подлинностью.

Странно, взгляд на Землю, попытка разгадать, узнать извив реки, лесную зеленую россыпь, синее пятнышко озера — все это успокоило Алексея. Наверное, Гагарин неспроста переключил его внимание на Землю. Земля оставалась Землей даже в недосягаемой, губительной глубине. Но стоило ему чуть тронуть фал и повернуться к черному, непрерывно следящему за каждым его движением космосу, как теплота, подаренная Землей, словно улетучивалась и под скафандром становилось зябко.

И, опять оборачиваясь к Земле, к ее мягкому голубоглазому материнскому лику, Алексей впервые за все минуты плавания в бездне почувствовал прилив радости и гордости. Да-да! Как бы ни мрачнел до черноты хранящий зловещее молчание космос, а человек дерзнул пойти на вызов… И вот пожалуйста — он может уплывать от корабля и подплывать к нему… Пока что Алексей привинтил и отвинтил только кинокамеру. Но завтра он возьмет этой рукой в белой гермоперчатке электрод электросварки и начнет строить в космосе дом…

Звезды смотрели все так же бестрепетно. Но наперекор им, придавая силы своему отважному сыну, излучала успокаивающую голубизну Земля. Пора было возвращаться в корабль.

Уже в кабине, располагаясь поудобнее в своем кресле, ободряемый взглядом командира, умеряя стук расходившегося сердца (вернуться в шлюзовую камеру оказалось не так-то просто: сначала оттуда словно кто-то выпихивал кинокамеру, потом и впрямь, словно превратись в лодку, ускользал, не хотел подчиняться корабль), Алексей положил на колени бортжурнал и начал быстро записывать, пока не сгладились, не рассеялись впечатления. Огибая голубой ореол атмосферы, корабль плыл из дня в ночь. Вот уже, поглощаемая пространством, ночная сторона Земли сделалась безжизненно черной, и только остывающими кострищами рдели, мерцали тут и там в ночи города…

И вдруг — Алексей отчетливо увидел это в иллюминаторе, как на обрамленной круглой рамой картине, — на кромке горизонта пологой радугой засветилась заря. Расширяясь, она разгоралась все ярче, перекрывая, растворяя тоскливый, холодный мрак. Тремя цветами вспыхнул этот нимб, полукругом охвативший Землю: сочно-красным у самой поверхности, затем как бы рожденным из этого красного палевым и радостно-голубым, переходящим через фиолетовый в черноту космоса. Обычно эти цвета плавно переходят один в другой, но в тот краткий, едва уловимый миг, когда солнце выходило из-за горизонта, три цветовых слоя проступили так контрастно, как будто их очертили кистью.

Алексей вспомнил о карандашах, выхватил их из кармашка и начал набрасывать штрихи космической зари, о которой там, на Земле, знал только понаслышке. Карандаши не слушались, краски получались блеклыми, они не желали впитать хотя бы искру этой невиданной, неземной красоты. А заря приближалась, вот и солнце выплыло, багровым шаром покатилось навстречу. Стараясь уловить неповторимое мгновение, торопясь за ним карандашом, Алексей неожиданно подумал о том, о чем никогда не мог бы подумать на земле: «Кто видит эту красоту? Кто? Ну десяток-другой космонавтов. Пусть их будет сотня… А кто еще? И для кого эти пейзажи?»

Упуская карандаши, которые тут же уплывали, словно дразня, чувствуя, что момент упущен и больше никогда не вернется, быть может, никогда за всю жизнь, Алексей теперь просто смотрел на это чудо, впитывая его глазами и сердцем. Нет, карандаши здесь были бессильны, там, внизу, такие краски невозможно даже вообразить, слишком бедна палитра Земли.

На семнадцатом витке они должны были включить тормозную двигательную установку. Но, словно мстя за то, что эти двое слишком много увидели, космос уготовил им испытание. Что-то случилось с системой солнечной ориентации…

— Разрешается ручная… разрешается ручная посадка, — после недолгих колебаний передала Земля непривычно взволнованным голосом Гагарина.

Командир взялся за черную ручку и впился глазами в приборы.

Теперь только от него зависело, спуститься им на Землю или, отскочив от плотных слоев атмосферы, подобно камешку, брошенному вскользь по воде, уйти на другую орбиту и уже, быть может, никогда не вернуться к Земле. Корабль начинал восемнадцатый, не предусмотренный программой виток.

…«Восток-2» опустился в глубокий снег между двумя елями. Помогая друг другу вылезти из корабля, они до сладостного головокружения вдыхали морозный хвойный воздух тайги. Где-то к ним на выручку уже пробирались отряды поисковой группы. Теперь оставалось ждать. Они умяли вокруг корабля снег, расстелили палатку и начали разводить костер. Зашипели, затрещали смолистые сучья, лениво потянулся к кустам сизоватый дымок. Это была Земля, родная до каждой еловой ветки…

— Хорошо, а, Леша?.. — сказал командир, протягивая к огню онемевшие руки.

— Хорошо, — согласился Алексей, посматривая в мягкое белесое небо, за которым далеко-далеко осталась ослепительно яркая радуга космической зари. Нет, теперь уже никогда не сможет он передать тот сочный малиновый цвет — ни кистью, ни карандашом, ничем… Каким же он был, перелив из черного цвета в красный?.. Нет-нет, такого цвета не увидеть на нашей Земле…

Как бы удивляясь необычным гостям тайги, солнце взобралось на макушку самой высокой ели и уставилось на них, пошевеливая лучами. На мягком зеленом лапнике самоцветами засверкал подтаявший от костра снег. Голубая искра перемигнулась с зеленой, зеленая с желтой. И тут же — стоило немного повернуть голову — заиграла, ударила в глаза малиновая блестка. Да-да, малиновая, точно такая, такого же цвета, какую он не смог запечатлеть карандашом на орбите. И простая, ослепительная, как искрящийся вокруг снег, догадка осенила Алексея. Там, на невообразимой высоте, переплывая из дня в ночь, а из ночи в день, он видел не краски космоса, а краски Земли. Это Земля посылала в черную бездну свою красоту — красную, голубую, фиолетовую — от своих морей, от своих полей, от своих трав и снегов…