Юрий Мушкетик - Белая тень. Жестокое милосердие

Дмитрий Иванович закурил. Это была его первая сигарета за сутки. Он не курил дома — когда-то курил много, везде, а потом по совету врачей бросил совсем, потом начал снова, но уже только на работе, и привык, даже удивлялся этой своей привычке, покорившей его. «Человек — такое существо, что может привыкнуть ко всему», — говорил он друзьям. Как только выходил из трамвая и сворачивал на дорожку к институту, у него появлялось желание закурить, скорее даже не желание, а ощущение во рту закуренной сигареты. И чем ближе подходил к институту, к кабинету, тем сильнее оно становилось, и последние шаги он почти бежал.

И вот — первая затяжка.

А поскольку он три недели не курил, у него по-настоящему закружилась голова. И захмелела, приятно затуманилась мысль, подернулась какой-то причудливой оболочкой, отдалилась, проступила размытыми контурами на расстоянии, он слишком уверенно думал, что то, над чем бились полгода, распутают вот сейчас, в ближайшие дни. Они возьмутся… Он перекроит все заново…

Без этого они не могли идти дальше, не могли подняться на гребень, на свой первый значительный гребень, подвести итоги, а точнее — проверить сделанное. Пока что он не мог положить на стол ученого совета института никаких весомых результатов. Даже никто не знал, есть они или их нет совсем, не знал и он, заведующий отделом, Дмитрий Иванович Марченко. Их проблема пока что в плоскости чистой теории; огромная цепь, общая схема известна всем, а как она осуществляется — это неизвестно. Каждый новый год, каждая новая научная конференция приносят новые доказательства, новые представления, которые часто ломают старые, отбрасывают к порогу, заставляют начинать сначала… Если сказать откровенно, предельно откровенно, им всем, вместе взятым, неизвестно, решат ли ее когда-либо люди. Нет, конечно же решат, только, может, не на таком научном уровне. Сегодня ведь даже невооруженным глазом виделось больше пунктиров, чем сплошных линий, больше пропастей, чем мостов. Да и там ли проложены те мосты? Пройдут ли по ним люди куда надо?

Проблему, над которой работала и его лаборатория и которая не так давно сделалась одной из самых актуальных в мире, он сам объяснял сотрудникам жены или своим товарищам детства (по большей части учителям и военным), немного с иронией, которая не обижала слушателей, не принижала и не возвеличивала работу, а только показывала в чуть странном свете его самого, и то потому, что, мол, не может он толково объяснить, — так: фотосинтез — это вот хлеб и картошка, огурцы и салат под эту вот водочку, ты и я, наконец, и воздух над нами. Видишь эти зеленые перья лука? В них солнце. Они росли, превращая его энергию. «Растение — это Прометей, крадущий огонь с неба». Это сказал Тимирязев. А как именно крадет, почему листочки растут, мы и ищем. Некоторые из наиболее бесцеремонных, тех, что не боялись выставить себя профанами (в большинстве учителя-филологи) спрашивали: для чего?

О, то было на первый взгляд простое, а на самом деле совсем не простое — хотя этого и не понимали те, что спрашивали. Не этим, внешним, — для чего эти колбы, полярографы, спекорды и всякие другие установки. Тут он отвечал легко: чтобы стимулировать этот процесс или воссоздать его искусственно в лабораторных, а затем в заводских условиях, смоделировать и таким образом спасти человечество от угрозы голода кислородного и обычного, накормить не только тех, что живут сейчас, но и тех, что будут жить через пятьдесят лет, те шесть миллиардов, которые без этого действительно не прокормятся, которых ждет катастрофа.

Но за этим стояло и нечто другое, личное, именно его, и, как он догадывался, не только его, но и каждого сотрудника лаборатории, и, наверное, всех других ученых, работающих над этой или подобными проблемами, где нет окончательного результата, а может, и не будет до конца жизни. Оно было связано с этим — работой как смыслом жизни, ее целью. Только об этом никто не говорит. Ответ имеет десятки определений, закодированных формул, за которыми всегда и везде стоит людская душа, ее вечный порыв, ее страх и восхищение миром. Когда он начинал об этом думать, ему порой казалось, что вот сейчас он сойдет с ума. Об этом он думал не раз. Начал задумываться с определенного времени. Почти каждый день он натыкался в научных журналах, диссертациях на такие или подобные им формулировки: «На несколько поколений нам придется отказаться…» или «Через несколько поколений мы поймем природу этого явления…» И тогда невольно возникал вопрос: «Для чего?» (вопрос такой же и совсем не такой, как задавали ему не посвященные в проблему знакомые). Кто мы? Ты, которого через полстолетия уже не будет, уже не будет и памяти по тебе? Значит, прикидываются те, кто пишет эти строки, камуфлируют свои мысли или говорят правду? Прикидываешься ты сам или тоже так думаешь? Болеешь за те поколения (а вообще, можно ли болеть за поколения и людей, которых не знаешь, никогда не увидишь, которые не влияли, не влияют и не могут влиять на твои чувства?). Искренне ты болеешь душой за прогресс или это только слова, способ продвижения по научной лестнице, рычаг в собственной карьере? И можно ли искренне болеть душой за прогресс вообще? Ведь, оторванный от конкретного человека, он — абсурд. Абстрагированный от человека или доведенный до уровня, когда подменены, закодированы все человеческие чувства, все эмоции — любовь, ненависть… Тогда во имя чего прогресс?

Он замечал, что его мысль высвобождается, ползет куда-то в сторону. Что он невольно избегает ответа, который ему необходимо знать. И не только потому, а может, и совсем не потому, что нынче все они, л ю д и, подошли вплотную самим своим существованием к этим проблемам. Чистого воздуха, воды, пищи. Что ведущие ученые, государственные деятели все чаще сталкиваются с ними на практике. А именно из-за того, что его собственная жизнь, его работа были втянуты в эту проблему, как бывает втянута каждая молекула воды в лейку, когда в нее ринется вода. Для чего я делаю эту работу? Так уж забочусь о том, что через полстолетия шести миллиардам людей нечего будет есть? Чего я хочу? Что я утверждаю? Себя? Да, себя. Нечего скрывать. Высокая цель, она существует. Я не враг человечеству, я не озлоблен на людей. У меня есть друзья. Я хочу добра детям. И уже вижу в воображении внуков. Знаю: буду любить их. Как некоторые из моих сверстников, которые уже имеют внуков, любят их немыслимо, сильнее, чем своих детей. Может, потому, что, когда наши дети малы, мы сами еще молоды и думаем больше о себе… Значит, я работаю для них? Наверное, и для них. Хотя конкретно думаю о себе. Забочусь о себе. О том, как это называют, личном счастье. Счастье — в тебе, это давняя истина. Тогда чего я жажду, наслаждения?