Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

Вдруг Сашко подумал: Кобка знал, что ничем не владеет и что после него ничего не останется. Но зачем тогда он подал мысль о «Старике в задумчивости»? Может… Если я справлюсь, то… Нет, этого Кобка не мог думать. Но Сашко почувствовал, что ему снова хочется работать. Почувствовал физическую тягу к незаконченной скульптуре и понял, что это влечение к материалу пришло после беседы с Кобкой. Ему не терпелось удивить старика задним числом, подарить… эту вот скульптуру. И хотя неприятно было вспоминать пророчества Кобки, он все-таки благословил в душе ту, счастливую для него беседу. Правда, дед все время на что-то намекал. Все время обидно, деланно-пророчески пошучивал. Мол, это будет твое самое крупное произведение… Которое, кроме всего прочего, даст тебе единственное горькое преимущество: каждую минуту сможешь предвидеть свой путь. Конечно, это глупости, химеры. Ведь они оба шутили. Но нет! Именно из-за этого и становится неприятной память о Кобке.

…Долина сражался с камнем еще три дня. В пятницу утром неожиданно явился Петро Примак — загорелый, с облупленным курносым носом, зоркими маленькими глазками на широком плоском лице, тяжелый, упрямый, чем-то похожий на нелепую корягу, вынесенную половодьем на берег. Петро и характером был упрям, но в то же время непоседлив, ехиден, нацелен куда-то, а куда — знал только он. И знал наверняка. Его помятый зеленый плащ и сплющенная шляпа говорили о том, что Петро только что прибыл в Киев и совсем недавно спал в вагонах, районных гостиницах, а может, и в пустых сельских клубах. Через минуту Петро признался во всем сам:

— Есть у меня, брат, одна морока! Приспичило поменять свой барельеф. И вот вчера прибыл в столицу. А комиссия заседает только два раза в месяц. Так я хочу собрать их подписи сам. Ты не знаешь, где Калюжный? О, из твоей глыбы вылазит что-то интересное, — прищурился Петро, на минуту задержавшись возле «Академика». Он примерялся к камню то с одной стороны, то с другой, и казалось, вот-вот зацепит и разобьет. — Только не вылизывай! Ни-ни! — замахал он руками. — Я вижу, ты и не вылизываешь. Хорошо крешешь. Так не знаешь, где Калюжный?

— Я видел его позавчера, — заслонив собой скульптуру, ответил Долина.

— На двери у него два полупудовых замка. Он что, золото там держит? Кстати, у тебя не удастся перехватить презренного металла? Хотя бы рублей сто?

Сашко показал на еще не обтесанный камень.

— Умгу, понятно, вложил свой капитал в этот монолит. Жаль. Значит, нету? Ну, я побежал. — И внезапно: — Выручи, будь другом хоть раз. Понимаешь, ко мне сегодня спозаранок явилась землячка, черт ее принес, ну, черт не черт, а уж приехала, соседская девчонка, ей, понимаешь, делать нечего, и мне работать не дает. Она впервые в Киеве, нужен провожатый. Хотя бы на несколько часов. Пока освобожусь. Я ее встретил на вокзале и сунул на выставку ювелирных изделий…

Долина обозлился на Примака, на его бесцеремонность. Что за нахальство! У Петра, видите ли, нет времени! А у Долины есть?

Сашку страшно не хотелось прерывать работу, его подмывало послать Примака подальше, но он только что отказал ему в деньгах, это как бы обязывало, и Сашко поморщился:

— Ну при чем тут я?

— А я? Я тут при чем? — растерянно отозвался Петро. — У меня все горит без дыма и огня, летит к дьяволу. Мне некогда дыхнуть, а тут эта кукла. Да коли б не мои батька и мама, я бы показал ей на порог. Но… Как тебе-то не совестно! Где твоя гуманность? А еще когда-то провозглашал: мы, интеллигентные люди…

В Петровых словах не было ни капли логики. Провозглашал опять-таки не Сашко, а он. И это рассмешило Долину. И примирило с Петром. Он снял и бросил на подоконник фартук, повязал галстук.

— Ну хорошо, давай свою куклу. Повожу ее за руку. Только ты того… не долго. Часа два я уж вам, — он нарочно сказал «вам», а не «ей», — пожертвую, но не больше.

Сашко запер мастерскую, и они вышли на крыльцо.

— Слушай, а для чего ей провожатый? Разве она одна не может ходить? — с досадой спросил Долина.

— Понимаешь, у нее не глаза, а блюдца, — слегка смутился Петро. — И она их на все вытаращивает. Не дай бог, попадет под машину. Или заблудится.

Долина вздохнул и больше не спорил.

…Девушка ждала Примака у руин Успенской церкви, куда он велел ей прийти после выставки. Едва взглянув на нее, Сашко понял, что Петро точно и исчерпывающе охарактеризовал ее. Она и вправду напоминала куклу: красивая, с округлым личиком, большими синими глазами, длинными ресницами, малиновыми губами и аккуратным точеным подбородком. И вся она была на удивление складная: красивые полные руки, плавные линии плеч и талии, хотя немного и пухловата и ноги не совсем «современные»: не длинные и тонкие, а крепкие, с округлыми сильными коленями.

— Это и есть Люся. Первая красавица на все наши Ковши, — балагурил Примак. — Она окончила училище культпросвета, так что, думаю, обмен художественными ценностями будет вам полезен. Люся долго не получала распределения, но вот теперь устроилась. Едет в Полесский район. Ясное дело, этот район моментально выйдет на передовые позиции в республике по культуре.

Люся так смутилась, что долго не замечала протянутой ей руки. А когда заметила, смутилась еще пуще и вспыхнула до кончиков ушей. Сашку показалось, что из глаз ее вот-вот брызнут слезы, и он поспешил на защиту:

— Вы, Люся, не слушайте этого балабона. Хоть он и ваш сосед, но еще в бытность студентом упал с предназначенного не ему пьедестала, и с того времени у него голова не в порядке. У нас в группе ему поручали заговаривать зубы преподавателям, когда мы не были готовы к семинару. И Петро, бывало, как сыпанет вопросами, один другого примитивней. Но кое-кого из почтенных профессоров все же доводил до помрачения рассудка.

— Ха-ха-ха, — закатился Петро то ли от Сашковых острот, то ли от радости, что ему все-таки удалось отделаться от Люси. — О, люпус, люпус, едва увидел хорошенький хвостик, завыл верлибром и готов вцепиться в холку брату по стае, — вытер он кулаком глаза.

— Не забывайся, я могу еще передумать, — пригрозил ему Сашко. — Приличному человеку и в голову бы такое не взбрело.

— Сдаюсь, сдаюсь, — поднял руки Петро. — Тем более что я и вправду не страдаю комплексом благовоспитанности.

Люся, ничего не понимая из их разговора, покорно плелась сзади. А может, только делала вид, что не понимает, потому что когда Сашко оглянулся, торопливо отвела глаза. Сашко хотел было толкнуть Петра в бок: давай, мол, поосторожней, хватит хаять друг друга перед девушкой, но толчок достался какой-то пожилой иностранке, и та негодующе уставилась на незнакомого молодого человека. Петро уже исчез. Тем более что исчезнуть было не трудно: вокруг сновали туристы, которых окликали и проталкивали вперед ловкие гиды, потерявшие последнюю совесть в этом человеческом сонмище. И Сашко тоже повел свою «иностранку». Они вышли на широкую, забитую автобусами улицу, вдоль которой ветер мел тополиные листья. Только теперь Долина заметил, что держит свою «группу» за руку. Наверно, чтобы не потерялась в толпе. А она покорно и испуганно шла рядом, и хотя снова покраснела, но не посмела выдернуть руки из его крепкой ладони. Сашко выпустил ее сам и почему-то покраснел тоже. Он подумал, что эта кукла, на его беду, слишком чувствительна, а может, и обидчива. Он, правда, знал за собой такой грех — преувеличивать душевную тонкость в людях, с которыми встречался, пытался с этим бороться и порой бросался из одной крайности в другую.