Семен Бабаевский - Листочки из тетради

— Дедушка даже ничего не услышит, — добавил Василий. — Пусть лежит в своей комнатке. Но нельзя же нам без гаража…

— Вы сами уже стали батьками, — гневно сказал Игнат Корнеевич, — а ума, как я бачу, не набрались. Дед ваш прожил в той хате всю жизнь, в новый дом не хочет переходить. Мне приказал не трогать хату. Пусть она стоит. Так что, хлопцы, всю эту затею выбросьте из головы и забудьте. Старика не трогайте. Пусть спокойно умирает.

Вечером после ужина к Скуратовым пришел сосед — высокий и худой, как жердь, плотник Сафрон. Попросил табачку. Игнат Корнеевич развернул кисет, сделанный из чулка, и вручил его Сафрону. Они уселись под старой грушей. Ветки ее укрыли почти всю хатенку деда Корнея. Закурили. Фекла Герасимовна тем временем подоила корову, процедила молоко. Невестки купали в корыте детей, укладывали их спать. Фекла Герасимовна взяла глубокую миску, кувшин, ложку, краюху хлеба и прошла к деду Корнею.

— Батько все лежит? — спросил Сафрон.

— Угасает. — Игнат Корнеевич подул на цигарку. — Будто и не больной, а не встает. Девяносто первый годок — не шутка.

— Что же фельдшера?

— Нету, говорят, лекарства от старости.

Слепящее зарево ударило в грушу, толкнуло горбатую стену хатенки, упало на плетень с перелазом. Это «Москвич» вкатился во двор — приехал из тракторной бригады Василий. Поставил машину ближе к плетню, погасил фары. Крикнул жене, чтобы взяла арбузы. Сам же снял грязную, пропитанную пылью и потом рубашку, и долго плескался над кадкой возле колодца. Фекла Герасимовна вышла из хатенки, держа в руках кувшин.

— Ну, что? — спросил Игнат Корнеевич. — Поел?

— Плохо…

— Понеси-ка ему арбуза. Василий привез.

— Не станет есть.

Подошел Василий, вытираясь полотенцем. Закурил папиросу, прислонился голой, влажной спиной к груше, спросил:

— Так как же, батя, насчет гаража? Надо решать.

— Опять за свое? — Игнат Корнеевич обратился к Сафрону. — Рассуди, сосед. Сыны купили этого бегунка и хотят мастерить ему убежище в дедовой хатенке.

— А что ж? Хорошее дело, — одобрил Сафрон. — Я могу даже подсобить по плотницкой части. В один миг все соорудим.

— Дело-то оно стоящее, — согласился Игнат Корнеевич, — но как же с батькой? Куда его?

— Я, Игнат Корнеевич, сужу так. Батько твой свое отжил. Пусть он в той комнатушке угасает, а вторая, что поболее, — она же у вас пустует. Вот ее и следует приспособить для «Москвича». А чтобы деда Корнея не волновать, надобно дело вершить тихо, без стука и грюка… Это все можно.

— Да ты что, Сафрон, сговорился с моими хлопцами? — удивился Игнат Корнеевич. — Они тоже все норовят свершить втихую. Не быть этому! Похороним родителя, а тогда и за хатенку возьмемся.

— Все ж таки, Игнат, подумай, — сказал Сафрон, вставая и собираясь уходить. — Как это говорится — живой о живом и думает.

Два дня Игнат Корнеевич раздумывал над тем, как ему поступить. Не хотелось обижать отца. Ведь как бы там тихо ни ломали стенку, а все одно старик услышит. Но и без гаража, это он понимал, плохо. Машина новая, ее надо беречь.

Ночью посоветовался с женой. Фекла Герасимовна рассудила так:

— Не перечь детям, Игнат. Пусть сооружают. Тут дело ясное: кому умирать, а кому жить. Не унесет же батько с собой свою хатенку… Только ты скажи сынам, чтоб все делали скрытно. Можно ночью или в те часы, когда дед спит. Он и знать не будет, как рядом с ним поселится новый жилец.

Игнат Корнеевич ничего не ответил жене, но в душе с нею согласился.

Встал рано и пошел к отцу. Присел на стульчик возле кровати. Старик не спал. Игнат Корнеевич снова заговорил о том, что внуки купили легковой автомобиль и что в воскресенье ездили на нем на базар в Ставрополь.

— И как собой та коняга? — спросил дед Корней. — Не норовистая?

— Ничего, батя, бегает шибко.

— Эх, Игнат, Игнат, переродилось кубанское казачество. — Старик не открывал слезливые глаза, и голос у него был глухой. — Как мы жили допрежь? В молодые годы я, бывало, на коне гарцевал, такую свершал рубку и джигитовку… Конь подо мною, бывало, пляшет, как бешеный… А что внуки мои? Так, умостились на железного скакуна.

Игнат Корнеевич хотел начать разговор о том, что железному скакуну нужна конюшня, но промолчал. Стал упрашивать старика перебраться в новый дом, обещал положить его в тихой и светлой комнатке, окно которой выходит в сад. Отец молчал. Не зная, что ему еще сказать, сын пошел на хитрость:

— Сосед Сафрон собирается плотничать в той пустой комнате. Я попросил его вторые рамы для нового дома поделать. Так это ж какой поднимется стук и грюк… А в доме вам, батя, будет спокойно…

— И пусть стучит, — ответил дед Корней. — Только ты под плотницкую мастерскую ту мою хатыну Сафрону не отдавай. А то я знаю Сафрона, его только пусти, а тогда и не выгонишь. Сделай из нее чулан, чтоб все домашнее там хранить. Добрый получится чулан. А меня, сыну, не тревожь. Ежели б у меня была какая болезня или в голове ломило, а то чегось занедужилось. Полежу еще, силов наберусь и встану… И тут, в своей хатыне, мне лучше… Привычнее.

Днем Игнат Корнеевич побывал на очистке зерна. Приехал на грузовике Семен, подрулил к огромному вороху пшеницы. Отборное, цвета бронзы зерно ручейком полилось по транспортеру в кузов. Игнат Корнеевич позвал сына, сказал:

— Ну ладно, Семен. Сооружайте гараж. Только слышь, Семен, чтоб без всякого шума.

…Над станицей спустилась темная южная ночь. Фекла Герасимовна покормила деда Корнея. Минут через двадцать снова заглянула к нему. Вышла и сказала:

— Семен, начинайте… Батя спит.

Семен и Сафрон взяли топоры, ломик и приступили к делу. Посреди двора стоял «Москвич», направив фары на хатенку, — было светло как днем. Дело оказалось нелегким. Сперва надо было дрючками подпереть тот кусок крыши, из-под которого убиралась стенка. Потом ударили топорами и задумались. За пятьдесят лет саман так спрессовался, что топоры отскакивали от него со звоном. К тому же работать приходилось вполсилы, по-воровски. Семен и Сафрон трудились так, что рубашки на них взмокли. До полуночи сильно умаялись, а пробили вверху лишь небольшой кусок. Днем были на работе и к хатенке не прикасались. Черной раной зияла в стене рваная пробоина, точно от снаряда.

Больше всех радовалась, что в дедовой хате будет гараж, Галя. Девочка не утерпела, тайком убежала из детского садика и нырнула к прадеду. Запыхавшись и блестя горячими глазенками, сказала:

— Ой, дедусь! Если б вы знали, какой гараж мы делаем. Стенку всю разваливаем! Теперь рядом с вами будет жить «Москвич». Знаете, какой он красивый!

Дед Корней не поверил правнучке. Мало ли что может прийти в голову девчушке. Был же вчера Игнат и ничего о гараже не говорил. Однако ночью его нечуткие, волосатые уши уловили отдаленные стуки. Казалось, будто кто-то за стенкой без музыки старательно выбивает о сухую землю коваными каблуками. Танцор то приближался, то удалялся. Но вот упало что-то твердое, тяжелое. «Наверно, саманина полетела», — подумал дед Корней. Странным казалось то, что звуки ползли из земли и проникали не только в уши, но и в сердце. Они наполняли тревожным беспокойством немощное тело. И старику захотелось встать и пойти туда, где шла работа, посмотреть, что там делается. Встать же он не мог — не было сил. И он лежал, чувствуя, как все его существо переполнено этими глухими стуками. Напрягая слух, он улавливал не только чечетку кованых каблуков, но и звон топоров. «Рубят, — размышлял он, — без ума все делают. Не рубить ее надо, а разбирать, брать каждую саманину…» Старик уловил и то, как ломик клевал затвердевшую глину и выворачивал обломок самана…