Александр Зуев - Через сердце

Степа остановился и прислушался. Тихо сидели делегаты, не сводили, как зачарованные, глаз со Степы.

— Я к чему вам про это сказываю? А к тому, что не было нам, солдатам, выхода из войны, кабы не революция. Что мы знали? Что понимали? Что враг у нас озашей сидит и глаза нам руками зажимает, — мы про это разве знали? Что главный враг у нас же в тылу сидит, — нам про это кто-нибудь говорил? Как слепые котята мы были! А зачем нам была эта война? Кто честно трудится, тот не разбойник, тому воина не нужна. Пускай все работают. Не мы эту грабительскую войну заварили, а буржуи. И вот наше дело теперь — ее остановить. И мы ее остановим, не спросим никого! Мы повернем штыки в тыл, на самих буржуев и на всех ихних холуев. Вот тогда мы и добьемся настоящего твердого мира… Товарищи, я кончил. Да здрассс!..

Концовка Степиной речи потерялась в горячих рукоплесканиях. Он медленно сел за спиной Семенова.

— Хорошо сказанул, Степа, — одобрил его председатель. — До всех дошло.

Он поднялся и довольно постучал по столу.

— Ну как, окопная фракция? Степа тут за всех нас сказал, прибавить нечего. Может, голоснем, а?

— Довольно, кончай!

— На местах обсуждено уж!

— Ставь прямо на голосовку!

За мир подняли руки все, кроме эсеровской четверицы и приставших к ней трех делегатов.

Им подсвистнули.

Закрасневшись, вскинул руку и Мариша. Ему все казалось, что Семенов смотрит на него и подбадривающе кивает.

Солдатик с «георгиями» взмахнул было собственной резолюцией, но его не стали и слушать. Он положил резолюцию на стол перед Семеновым и только попросил «приобщить к протоколу».

Под конец взял еще слово Левка.

— Наша группа, — сказал он, оглядываясь на двух связистов, — поручила мне заявить, что мы голосовали за предложение комитета о немедленном заключении мира. Подчеркиваю: прин-ципи-аль-но. Это не обозначает, что мы признаем комитет как власть. Наоборот, мы, анархисты, его отрицаем, считая, что всякая власть означает урезку народных прав. Там, где начинается власть, там кончается революция. Прошу это заявление группы занести в протокол.

— А, чепуха на постном масле! — раздраженно зашипел на Левку Степа. — Что вам протокол — мусорный ящик, что ли?..

Солдаты Левку уже не слушали. Усевшись вокруг плиты, они развязывали сумки: был обеденный час.

Через полчаса Семенов вызвал к телефону начштаба и сообщил ему решение чрезвычайного съезда.

Разговор был короток и решителен.

— Вы должны явиться в комитет для выработки условий.

Все слушали тихо в комитете, как кричал в трубке подымающийся голос. Как рявкнула под конец трубка: «Молчать!» И как сказал на это Семенов: «Самому замолчать!» — и бросил трубку.

Потом усмехнулся побелевшими губами:

— Сволота корниловская! Последний был с тобой разговор!

В это утро через фронт перелетели два ворона.

Тяжело поборая ветер, они летели наискось, оглядывая линии затихших окопов, и как бы ободряюще перекликались.

Окопники зорко следили за неровным полетом птиц на ветреной высоте. Чутко вслушивались в их заунывные голоса.

Раньше посыпались бы вслед зловещим птицам азартные выстрелы с обеих сторон фронта. Знали окопники: кормится проклятая нечисть не прибранными в лесах солдатскими трупами, потому и живет около фронта.

Теперь эта черная пара была вестницей наступающего мира. Ни одного выстрела не было сделано из русских окопов. Схватившегося за винтовку стрелка тут же осадили:

— Цыть ты! Слухай германа!

Запрокинув головы, все слушали. Над немецкими окопами стояла предупредительная тишина. Вороны, сбиваемые ветром, благополучно снизились к синевшему далеко за фронтом перелеску.

— К добру, — облегченно поправили шапки окопники. — Хоть бы одно ружье выстрелило. А?..

Здесь, где ближе всего сошлись траншеи, разделенные глубокой лощиной, где особо упорными были последние июльские бои, в стыке двух дивизионных участков была назначена сегодня встреча.

Еще задолго до назначенного часа к ближней рощице подкатил серый генеральский автомобиль, и один за другим исчезали делегаты в кривой щели ходов сообщения. Следом за ними, посвечивая в земле медью труб, пробиралась музыкантская команда.

Делегаты сгрудились в пулеметном гнезде. В узкие продольные щели бойниц смотрели в сторону немцев. Близко под окнами ветер гнул некошеные засохшие травы. И было тихо на фронте, каждый слышал взволнованное дыхание своего соседа.

Председатель комитета Семенов часто взглядывал на часы. Лицо его стало заливать серостью, заходили скулы.

— Так, — сказал он, пряча часы в кармашек.

И выглянул из-под навеса:

— Эй, кто там! Станови знамя!

Высокий солдат, жердеобразно качнувшись туловищем, легко взлетел на бруствер и выпрямился; с шорохом отвалилась от толчка сырая глина приступка.

Солдату подали свернутое знамя, он оглянулся по сторонам — огромно уходящий ввысь великан, — потом неторопливо поплевал в горсть и сильным тычком всадил шест в бруствер. Оглянулся еще раз и стал бережно развертывать плат.

Ветер подхватил легкую кумачовую ткань и понес. Как бы трепет легких крыл заплескался с серого неба в окопную яму. И тут же горнист поднял к небу сигнальный рожок и певуче заиграл встречу. Серебряные звуки округло покатились в лощине.

— Пошли! — сказал хрипло Семенов, и все увидели его вдруг обесцветившиеся глаза.

Сбившиеся толпой окопники услужливо подсаживали делегатов, подставляя ладони под залипшие глиной сапоги.

— Семенов, держись!.. — услышал председатель вслед себе напутственный шепот кого-то из окопников.

Одновременно в этот условленный парламентерами час перескочили стенку окопов и немцы. С высокого бруствера Семенов сразу заметил солдат, стоящих напротив, высоко над краем лощины.

Обе делегации мерно и неторопливо, ровным военным шагом пошли за проволоку, навстречу, — туда, на смертный участок, где ворошился на ветру остриженный пулеметами молодой березняк.

Долго пробирались в запутанном лабиринте колючей проволоки, прошли через вскопанный снарядами бугор, за ним обогнули забитый землей окопчик, где разрушенный артиллерией накатник высоко выставил из земли сломанные ребра бревен, где глина на срезе сочилась бурой сукровицей.

В последнем бою здесь погибла горсточка обманутых храбрецов, из них не вернулся никто.

— Вася? — вдруг вскрикнул один из делегатов в мятой вахлачной шинеленке, остановившись над торчавшими из земли сапогами.

Вася лежал, крепко приникнув лицом к земле, только на ветру трепыхался выбившийся из-под фуражки соломенный вихор его.

От дождей и солнца побелела шинель на выставившихся лопатках, и казалось, проросла уже шинель мертвеца тонкими нитями трав, как бы пришиты были к земле раскинутые полы белыми жадными корешками.