Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Поздравляю, Катюша! Очень рад за тебя!

— Да всем же я обязана тебе! Только тебе! Я даже не смогла ответить на все вопросы, но руководитель меня спас, сказал, что это, мол, от волнения, в проекте все разработано!

— Катя, твой успех надо отметить! — подошел Вадим и предложил собраться вечером в общежитии. Катя согласилась. Она сегодня так переволновалась, свалила такую гору с плеч, что ей хочется напиться до чертиков.

К Тимофею и Вадиму, с которыми Федор жил в одной комнате общежития на Гольяновской улице, пришли их девушки Маша и Лина, и вечеринка получилась веселой и непринужденной. Как всегда в присутствии Кати, Федора охватило состояние радостного возбуждения: он сидит рядом с ней, чувствует волнующее тепло ее плеча, может смотреть на ее сияющее внутренним светом лицо, наливать ей вино, угощать. Когда было произнесено несколько шумных тостов и все немного выпили, Лина попросила Катю спеть. Та ответила, что нужна гитара. Вадим принес гитару из соседней комнаты, и Катя, сразу посерьезнев, тронула тревожно загудевшие струны и начала негромко низким, глуховатым голосом:

Федора, впервые слышавшего этот романс, взволновали и поразили и удивительные, полные тоски и боли слова Тургенева, и печальная, надрывная мелодия Абазы.

Он тогда удивился, почему с таким глубоким чувством произносила Катя горькие слова тоскующего об ушедшей любви писателя, и подумал, что, может быть, постоянно сияющая на лице Кати улыбка — деланная и она принимает ее, выходя на люди, так же, как накладывает на веки голубые тени, чернит брови и ресницы, подкрашивает губы, — а на самом деле она не такая уж счастливая!

Тут Катя тряхнула головой, будто сбросила с лица задумчивое выражение, и запела разудалую, озорную песню:

Ребята и девушки с азартом подхватили, подражая исполнению популярной киноактрисы:

Потом она начала зажигательную цыганочку и под пение и музыку пошла танцевать, а студенты ходили вокруг нее, хлопали в такт и выкрикивали так, что в тесной комнате поднялся невообразимый шум и толчея.

Скоро Катя бросила гитару, и стали танцевать под магнитофон. Федор пригласил Катю и, волнуясь и робея, впервые обнял ее. Она, видно, угадала его состояние и с откровенно издевательской насмешкой спросила:

— Ты что какой-то обалделый?

Федор пробормотал что-то в свое оправдание, а она прижалась к нему крепкой грудью и озорно засмеялась:

— Держи крепче, а то уронишь меня!

Она насквозь видела ребят, которые терялись перед нею, и ей нравилось испытывать свою власть над ними.

«Боже, еще один влюбленный!» — подумала она.

Федор был в замешательстве: переход от грустного романса к безудержному веселью был слишком неожиданным, он не понимал, как истолковать дерзкую откровенность Кати.

Подавая ей шубу, Федор испытал мучительно острое наслаждение от того, что прикасался к вещи, которая облекала Катино тело. Он погрузил свое лицо в мягкий, пушистый мех воротника, жадно вдыхая прятавшийся в блестящей скользкой шелковой подкладке тонкий и свежий, смешанный из множества неуловимо-таинственных запахов аромат ее духов, чуть отдающий горьковатой степной полынью.

После вечеринки Федор провожал Катю. Предложил ей пройтись улицами, по которым он ходил из общежития в институт. Они спустились к набережной Яузы. Ночь была тихая, теплая, лунная. Спокойная, неподвижная поверхность реки отливала тусклым матовым светом. Белое, зыбко расплывающееся в призрачном лунном сиянии лицо Кати казалось Федору прекрасным. А глаза ее были темные, как ночное небо, и не поймешь, что таится в их загадочной глубине, что она думает о тебе.

— Какая теплая ночь! — негромко проговорила Катя.

— Да, в этом году необычайно теплая осень, — с трудом ворочая языком в пересохшем рту, произнес Федор первые пришедшие в голову слова, а в его горле сильными гулкими толчками отдавались удары всполошенного сердца.

По высокому, выгнутому дугой мостику, который вызвал восхищение Кати, они перешли Яузу и спящими улицами поднялись к Волховскому переулку. На одной стороне переулка белели залитые лунным светом стены молчаливых домов, а другая его половина была погружена в черную тень. В пустынном и слабо освещенном в этот поздний час переулке гулко и четко раздавался стук каблуков Катиных туфель. Федор чувствовал такое неодолимое желание поцеловать Катю, что, когда она сказала: «Уже поздно, повернем к метро», он испугался, что не успеет это сделать сегодня, и сдавленным голосом сказал: «Нет, мы не пойдем к метро, потому что прежде я должен поцеловать тебя», и тут же обнял Катю и своими пересохшими от волнения губами нашел ее горячие, пахнущие вином губы, и острое, небывалое, похожее на боль ощущение радости разлилось по его телу.

В этот момент послышались приближающиеся шаги запоздалого прохожего, они торопливо вошли во двор какого-то дома, и Федор, запрокинув Катино лицо, припал к раскрытым, ищущим губам и долго, не отрываясь, целовал ее, целовал, пока не закружилась голова и звездное небо огромной каруселью стало поворачиваться над ним. Он чувствовал, как тело Кати расслабло и безвольно поникло в его руках, глаза ее были закрыты.

— Катюша… милая, — говорил он, целуя так долго мучившее его недоступностью лицо.

— Ну, довольно же… Пусти меня, медведь, — прерывистым, горячим шепотом проговорила Катя, слабо отталкивая его, и они молча пошли к метро «Бауманская», но по дороге несколько раз останавливались и снова целовались, пока она тихонько не засмеялась:

— Я еще сегодня думала, что ты никогда не осмелишься меня поцеловать.

Вот те на! Что это: насмешка над его волнением? Или же упрек в робости? Федор не понимал Катю, растерялся и не нашелся, что ответить.

Когда они вышли на электрический свет, опускались по эскалатору, ехали в метро, она не смотрела на него, лицо ее было замкнутым и отчужденным, будто они и не целовались только что, а просто стоят два незнакомых, случайно оказавшихся рядом пассажира метро.

И потом, когда они уже часто виделись, он никогда не был уверен в ее чувствах, и до сих пор не понимает, зачем она встречалась с ним почти целый год.

Но темнота молчит. Молчат звезды. Звезды — это как Солнце, даже во много раз больше. И их не счесть. Галактик, подобных нашей, во Вселенной бесконечное количество. Федор пытается представить себе размеры Вселенной — и не может, воображение теряется, отступает перед безграничностью.