Ефим Зозуля - Новеллы из цикла «Тысяча»

– Наука теперь далеко пошла. Все становится ясным. Думаете, земля круглая? Ничего подобного. Земля – грушевидная, и огромная трещина обнаружена в ней.

– Где?

– На дне Тихого океана. Глубокая трещина.

Пауза. Продолжает, наслаждаясь:

– Так дна и вертится, земля – грушей и с трещиной.

Пауза. Продолжает:

– А похолодание увеличивается. Ледниковые периоды были и будут. Знаете, сколько нужно, чтобы Европа покрылась льдом? Средняя температура пять градусов ниже нуля. Только и всего.

Пауза:

– Лед и так продвигается с севера на юг. Похолодание явное. Это общеизвестно.

Пауза. Ликующе продолжает:

– А бежать некуда. На других планетах живых существ нет. Вздор. Может быть только на Венере кто-нибудь есть, да и то неизвестно. Там теперь парниковый период, тепла сорок градусов, никак не меньше. Осадки, туманы, болота. Ну, конечно, богатейшая растительность. Бродят какие-нибудь ихтиозавры.

Пауза:

– Забраться туда немыслимо, вряд ли… Культура? Чепуха культура. Культура была. На египетских пирамидах, на самом верху лежат камни, цельные, вагона в два величины. Как их туда втащили? Известна ли нам их техника?. Неизвестна.

Пауза:

– Я уверен, что электричество там было.

Пауза:

– А башня в Пизе? Американцы вот раздобыли чертежи, построили точно такую же падающую башню, она и упала. Почему? Чертежи, да не совсем те. Была техника получше нашей. Это ясно. Все было.

А мы воображаем, воображаем… Мы, жители планеты «Земля».

Он не делает выводов. Но какие-то выводы идут от его тона, от пристрастного подбора фактов, долженствующих доказать призрачность земных дел. Ему присуща мрачная выразительность. Ему нужно доказать тщетность, ненужность земных дел и благ.

И все же слова его не убеждают. Это становится ясным через десять минут беседы с ним. Слушатель думает по-своему: «Нет, велика природа, прекрасен мир и надо изучить его, надо бороться за улучшение жизни на земле».

А на «научного» пессимиста – старого, с небритой седой щетинкой, несомненно, обиженного на этой самой планете «Земля» – поглядывает с жалостью… Старше не отказался бы от многих благ, которые существуют на планете «Земля» и – особенно – на шестой части этой планеты. Но это трудно. Он был врагом революции, затем покаялся. Но все-таки доверяют больше другим. Отсюда и шли все ледники…

Необыкновенная должность: официант на самолете! Когда ему предложили эту работу, он улыбнулся и приподнял плечи. «А как же это… Смогу ли я? Ведь качает». – «Полети, попробуй!» Полетел. Большой самолет, много мест. Качает мало. Согласился. И вот он в клетушке, в самом конце фюзеляжа приготовляет бутерброды, открывает бутылки нарзана и ситро, очищает апельсины, вскрывает коробки конфет и печенья. С огромным удовольствием и волнением, никогда не испытываемым на земле, он каждые полчаса предлагает пассажирам что-либо из своих закусок, сластей и напитков. Он появляется незаметно, в проходе между креслами, с улыбкой, которая освещает его лицо, и говорит: «Пожалуйста», – хотя не всегда его слышно из-за шума моторов. Ему особенно нравится, что на лицах пассажиров появляется приятное удивление. Большинство охотно ест и пьет. Через полчаса он опять выходил из клетушки с переполненным подносом и опять произносил свое «пожалуйста». Все приятно ему в этой работе – и обстановка, и новизна дела, и напряжение, которое все же чувствуется в ногах, и бессловесная, а часто и многословная благодарность пассажиров, с жадностью бросающихся особенно к лимону, апельсину и к напиткам.

Несколько раз его снимал фотограф за работой: он стоит с подносом, в окно видно облако, и так как фотограф, снимая, стоял на возвышении, то видна еще и земля в квадратах и прямоугольниках посевов. Хороший снимок! Все вышло на нем: и апельсин, и жадное лицо пассажира, и облако, и он сам – воздушный официант, представитель редкой профессии – новой и необыкновенной! Всю жизнь он будет хранить этот снимок!

Слушал людей внимательно, чаще всего с недоверчивой улыбкой. Если говорили ему: «Нельзя», если к этому сводилась суть речей и обстоятельств, – хмурил лоб, но обязательно при этом насмешливо улыбался и сам себе говорил, а иногда, и вслух говорил:

– Можно.

Во время Февральской революции он, литейный рабочий Ленинграда, обращался с речами к целым отрядам казаков, отношение которых к революции еще не было известно. Затем, будучи красногвардейцем, он брал себе такие поручения, которые очень трудно было выполнить. Но он выполнял их – весело, со своей мужественной, насмешливой улыбкой. На фронте однажды – один – взял в плен восемь человек. После окончания гражданской войны опять вернулся в литейный цех. Изменился, постарел, стал молчаливее, сдержаннее, но насмешливая улыбка не сходила с его мужественных губ, и выдающаяся в темени, упрямая голова сидела гордо и крепко. Попрежнему не отказывался от трудного и опасного. – Можно? – спрашивал он сам себя о трудных, порой невозможных вещах. И отвечает сам себе: «Можно». Поехал работать на доменных речах. Преодолел тут всякие трудности, а однажды Задумался и над тем – можно ли в расплавленный чугун погружать палец? Ответил: «Можно»…

Чугун льется пламенной струей. Он стоит сбоку и часто забавляется, даже не заботясь потом, чтобы кто-нибудь видел это редкое зрелище. Смазав палец жиром, спокойно и быстро погружает его в огненную жидкость и вынимает. Такая забава существует у литейщиков. Не один палец в одно мгновенье сжигался таким образом. Тут нужно как-то особенно ставить палец. Малейший наклон – и пальца нет. Его предупреждают не делать этого. Но он делает. Палец вставлен, вынут… Палец цел, и на губах его – губах пожилого человека – блуждает молодая насмешливая улыбка…

Инструктор по физкультуре. Бегун, лыжник, альпинист. Среднесложенный, без подчеркнутой мускулатуры, без «прямого» затылка и других профессиональных признаков. «Старый» комсомолец. Был – видным работником спортивный организаций, но постепенно вытиснули: не искушен в тонкостях ведомственных отношений. Аккуратен, точен, сдержан, ровен. Охотнее всего руководит кружками. Удивительна умеет дисциплинировать занимающихся, причем без всяких увещеваний и окриков. Люди бегают по его команде, гнутся, делают гимнастику, ходят по праздничным дням на лыжах по двадцать километров, чуть ли не падают от усталости, обливаются после этого холодной ледяной водой и Стонут от счастья. Он никогда не шутит, но не бывает и мрачным. Сдержанно улыбается, слушая шутки других. Не выносит пошлости, рисовки, ухарства, молодечества. Когда к нему подбегает красавица – девушка спортсменка в щеголеватых, трусиках и, подбоченясь, кокетливо о чем-то спрашивает, он морщится и говорит (даже если жара):