Николай Мординов - Весенняя пора

— Нет! — удивился мужчина еще больше. — Погоди-ка, погоди-ка…

Он бросил свою деревянную ложку на стол и поднялся, вытирая губы ладонью. Потом подошел к гостье и долго разглядывал ее, весело поблескивая глазами и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Вдруг он широко раскинул руки, словно для объятья, почему-то чуть-чуть присел и воскликнул:

— Никак девочка Федосья пришла ко мне?! Ты ведь девочка Федосья?! Твой, твой голос! Да и нос такой же большой… И голова лохматая… Ты?

— Я, Егорка… — тихо сказала Никиткина мать, оглядывая себя, будто и сама не вполне была уверена в том, что она Федосья.

Ткнув Никитку в грудь, Егорка спросил:

— А это кто?

— Мой мальчик. У меня три сына.

— Три? Вот как! Этот-то у тебя совсем большой. Наверное, старший?

— Что ты, друг! До него четверо умерло. Мне ведь уже без малого пятьдесят.

— Э, хватила! — Егорка почесал затылок, что-то соображая. — А может, и так: что год, что сутки. — Только сейчас, видно, вспомнив, что следует поздороваться с гостями, он протянул Федосье обе руки. — Ну, здравствуй, здравствуй! Все же встретились!.. Вот моя жена, вот детишки. Мои еще маленькие… Акулина, чайник скорей! Ведь это девочка Федосья пришла, да еще с таким большущим сыном!

Поговорили о том о сем, вспомнили детство. Удивлялись, как быстро прошли года. Федосья рассказала старому другу о павшей скотине.

— Да стоит ли горевать! С такими сыновьями и старость не страшна, на всем готовом будешь жить!

Тут Егорка вышел во двор и вернулся с полукругом масла фунта в два. На масле четко отпечатались швы от донышка берестяной посудины.

— На, Федосья, как раз половина нашего запаса!

Увидев это, жена Егорки стала быстро-быстро перебирать лохмотья, которые она зашивала. Никита заметил, что у нее даже уши покраснели.

Федосья протянула было к подарку обе руки, но тут же отдернула их.

— Не нужно, Егорка…

— Нет, нет, Федосья! Я бы тебе куль золота не пожалел, если бы имел. — Гостеприимный хозяин улыбался, поглядывая на гостью. — Совсем не стареешь, по-прежнему носатая и кудрявая, как русская.

Егорка схватил туесок и запихал туда масло.

— Вот моя жена, а вот мои дети, — снова показал он. — Видно, жене моей жалко масла… Не жалей, милая: это ведь девочка Федосья. Ты этого не знаешь, — не она бы, так, может, я бы в детстве сдох и ты бы не встретила такого прекрасного человека!

Акулина робко улыбнулась и сказала:

— Посмотрите на него, каков! Не жалею, нет, нисколько не жалею. Берите, конечно, берите!

— Вот и все! Ну, я на работу. Лес раскорчевываю для учителя, богача Михаила Судова. А лес-то не кончается, Егор не богатеет, богач не жалеет. Трудимся, трудимся, да все удивляемся: почему кто работает, тот с голоду помирает, а кто гуляет, тот все богатеет? Ты как думаешь, Федосья, почему?

— Не знаю, видно, судьба такая.

— А если бы никто не работал на них, помогала бы им судьба?

— Не знаю… Должно быть, нет.

— Значит, от пота нашего они жиреют! Значит, надо нам работать не на них, а на себя. Просто, кажется! — Егорка громко засмеялся. — Ну, я пошел, опаздываю. А вы не спешите, попейте чаю. Акулина, угости их чем можешь. Увидимся еще! Ты, Федосья, обязательно приходи! — крикнул Егорка уже в дверях.

А Федосья с сыном вдоволь попили чаю с творогом и, попрощавшись с Акулиной, ушли. Они пересекли небольшой лесок и вышли на широкую расчистку, где дымилось множество костров.

У одного костра сидело человек двадцать. Все они слушали какого-то мужчину, который стоял на толстом пне и что-то громко рассказывал. Когда мать и сын подошли поближе, они узнали в говорившем Егорку.

— По всей России стала народная власть, которой руководит великий человек Владимир Ленин, — гремел неузнаваемо преобразившийся Егорка. — Говорят, что когда Лена вскроется, прибудут из России красные войска, посланные Лениным. Надо нам, всем беднякам и батракам, соединиться и ударить по нашим улусным богачам. Из Талбы вот приехал Афанас Матвеев — делегат прошлогоднего съезда всей Якутской области. Съездом руководили ссыльные люди. Мы требуем от богачей пока немногого: чтобы они отдали нам покосы, политые нашим потом, вот эти пашни, расчищенные нашими руками. Пусть они берут себе столько же, сколько и мы. Мы тоже люди! Не отдадут, так отнимем! Судовские и сыгаевские работники согласны, Афанас из Талбы тоже согласен…

— Эй, Федосья с сыном! — крикнул Егорка, увидев свою старую подругу. — Идите сюда, не бойтесь нас: мы такие же бедняки, как и вы, и толкуем о наших общих делах! Тут и ваш Афанас!

Егор успел, очевидно, рассказать рабочим о ней, поэтому все встретили мать с сыном приветливыми улыбками.

— Вот мы из Талбы, — сказал Афанас, поднявшись навстречу своим землякам. — Федосья пришла просить помощи у ваших богачей, а я хочу бороться вместе с вами против них.

— Выпросишь у них! — сказал пожилой человек, разглядывая снятую с головы рваную заячью шапчонку. — Им не привыкать к нашим слезам. А и помогут, так три шкуры потом спустят…

— Почему у богачей? — сказала Федосья обиженно. — Вот Егорка только что помог! — и она показала на туесок. — Так понемногу соберем, вот и помощь будет.

— Я шучу, — успокоил ее Афанас. — А когда обратно собираешься? Может, поедем вместе? А то я скоро еду… Вот этот мальчик, — показал он на Никиту, — видел сударских большевиков и даже жил с ними вместе, с ними вместе свергал губернатора.

Это сообщение всех поразило. А Афанас подхватил паренька и поставил его на пень, с которого только что спрыгнул Егор.

— Расскажи-ка нам, Никита.

Мальчик смущенно топтался на пне, не зная, с чего начать, да и начинать ли вообще или просто убежать.

— Ну, Никита, ну, рассказывай! — просил Егор.

— Давай, давай! — поддержали остальные.

— Ты, Афанас, зря заставляешь ребенка…

Услышав встревоженный голос матери, Никита решил успокоить ее и доказать, что он не такой уж маленький, как она думает, и, успокоившись сам, заговорил. Начал он с того, как Ярославский объявил на митинге о свержении царя и как был напуган лысый старик с широкой красной лентой через плечо, как, гремя шпагой, вскочил тогда высокий, худой, как жердь, полицмейстер.

— Ты про барынь! — напомнил Афанас.

Под общий восторг Никита изобразил, как сначала охнула, а потом запрокинула голову губернаторова барыня, а за ней заохали другие барыни из двух передних рядов, а позади ликовал весь зал.

— Это они нарочно — те барыни, что поменьше! — догадался кто-то.

— А может, и сама губернаторша тоже нарочно.

— Что ты! Ведь без царя барыни остались! Наша Пелагея и то дня два слезы лила.

— Погодите, не мешайте, — сказал Егорка, пощипывая кончики черных усов. — Давай, малый! Вот молодец-то какой, оказывается, Федосьин сынок!