Николай Мординов - Весенняя пора

Никита злобно смотрел на окруживших его людей.

— Большие у тебя там еще запасы на дворе? — поинтересовался Михаил Судов. — Может, возьмешь меня в компанию, а?

— У меня четыре лепешки! Три куска мяса! У меня одна мерка масла! — выпалил Никита — А у тебя?

Господа не догадались, что паренек смеется над ними, они были уверены, что он хвастается своей провизией.

— Какой богатый! А глаза-то, глаза-то как горят!

— На всю зиму хватит.

— Что вы! Он часть продуктов на будущий год оставит.

«Считаете меня дурачком? А много ли у вас у самих-то ума, дряни вы этакие? — хотелось крикнуть Никите. — Эх, запустить бы в них табуреткой!» — думал он. Но, боясь, что учитель рассердится и тогда его не примут в школу, Никита решил продолжать в том же духе и, притворяясь глупеньким, еще больше смешил взрослых дураков.

— На всю зиму едва ли хватит моих продуктов, — стараясь казаться озабоченным, говорил он. — Дотянуть бы хоть до пасхи, а там и весна.

Господа давились от хохота. Но Никуша Сыгаев вдруг помрачнел и сказал:

— Друзья! А парень-то смеется над нами.

Гости в смущении притихли. Сразу вытянулись их сморщенные от смеха лица.

— И в самом деле! — заметил один.

— Очевидно, так! — поддержал другой.

— С этих-то лет! — возмущался третий.

— Нонешний, ничего не скажешь! Сейчас все такие. И привез же Кириллов находку! Зато из народа!

— Да и сам он, видите, ушел, — гнушается нас, буржуев.

Как образованные люди, они работали в новых улусных организациях и учреждениях. Отдыхая от утомительных трудов «по строительству новой жизни», они частенько собирались здесь у сторожа, того самого человека с усиками.

Из соседней комнаты выглянул учитель.

— Ну, Никита, иди же пить чай, — тихо позвал он.

Никита снял шубу и швырнул ее на нары около дверей. Демонстрируя свою бедность и независимость, он хлопнул себя по голой груди, схватил с шеста лепешку и ушел с видом победителя.

— Ну и молодец!

— Хорош, ничего не скажешь!

— Современный! Ну ладно, пошли! К лешему его!

Господа с грохотом отодвинули табуреты и стали одеваться.

За чаем учитель недовольно сказал Аграфене:

— Для чего вы их здесь собираете?

— Не гнать же гостей! — дерзко ответила женщина. — Попробуй-ка выгнать Сыгаева и Судова!

— Может, и попробую.

— Вот и попробуй!

— А ты чего их потешаешь? — обратился он к пареньку. — Зачем глупым прикидываешься?.. Однако здесь очень холодно. Ты, Никита, пожалуй, спи в той комнате, там потеплее. Аграфена, постели ему там…

— А зачем буржуи работают у нас, у советской власти? — В голосе Никиты слышалось возмущение.

— Грамотных у нас мало, — устало сказал Кириллов. — Вот ты и учись… А теперь иди спать. Аграфена, постели ему, пожалуйста, потеплее.

— Ладно, ладно! — огрызнулась женщина.

Так и не постелила сердитая Арыпыана Никите, и он долго сидел, забившись в темном углу последних нар, у самых дверей.

Потом вернулся хозяин с двумя подвыпившими молодыми людьми. Заглянув в комнату учителя, Арыпыана шепотом сообщила:

— Спит.

Тихо переговариваясь, они распили принесенные с собой две бутылки какой-то беловатой мутной жидкости. Один из гостей, маленький человечек, заика, с удивительно низким лбом и узкими проворными глазками, вытягивая губы и тряся головой, хвалил какую-то старуху Матрену, прекрасно готовившую для старой Сыгаихи «вот э-э-т-тот чо-о-омогон».

Покончив с бутылками, гости и хозяин расшумелись. Они галдели все разом, безбожно коверкали русские слова. Аграфена очень рассердилась на какую-то обидную шутку одного из гостей, фыркнула совсем по-кошачьи и скрылась за перегородкой, сильно хлопнув тонкой дверью. Мужчины громко захохотали.

Пьяницы решили играть в карты. Когда они освобождали стол и уже рассаживались, чтобы начать игру, тот самый гость, который обидел хозяйку, вдруг заметил Никиту и, вглядываясь в него, громко загоготал:

— Ну, парен! Где брыехал? Ха-ха! Чудак кокой ситит!

— Спи! — закричал Захар на Никиту. — Ты чо, караул?

Никита тихо расстелил оленью кожу, лег не раздеваясь, свернулся калачиком и плотно закрыл голову своей рваной шубейкой.

Люди спорили, кричали друг на друга, часто пересаживались с места на место, норовя придавить Никиту, а потом затянули пьяную песню.

А паренек тихо плакал, вспоминая братьев, маленькую сестренку, мать, отца, всех своих близких и таких дорогих ему людей. «Если бы я был Манчары, — думал Никита, — я бы помчался на белом коне к себе в Талбу. А перед отъездом отхлестал бы нагайкой всех сегодняшних уродов и спросил бы их: будут они еще издеваться над бедными людьми?»

Наконец гости собрались уходить, громко удивляясь тому, что уже светает. Любезно попрощавшись, хозяин запер за ними дверь и скверно выругался.

За утренним чаем учитель сказал:

— Захар, вы мне спать не дали.

— Ну и не спи! — закричал Захар, одергивая черную сатиновую рубашку, подпоясанную желтым сафьяновым ремнем.

Странный сторож!

Днем Кириллов в сопровождении Никиты ходил по разным учреждениям. Никита каждый раз оставался в прихожей.

Под вечер они пошли в улусный ревком, и учитель почти насильно потащил Никиту за перегородку. Там за столом сидело много людей. Был среди них и Никуша Сыгаев. Никиту тоже усадили за стол.

Все ели очень тонкую и твердую, как жесть, лепешку, нарезанную маленькими кусочками, обмакивая эти кусочки в растопленное на сковородке масло.

— Вот этого мальчика я привез в интернат, — сказал Кириллов. — Он паренек смышленый, но по своей крайней бедности…

Председатель ревкома, огромный детина с ястребиными глазами на широком лице, перебил его глухим голосом:

— Гм… Интернат переполнен!

— Очень бедная семья, всю жизнь в батраках. Его бедность…

— Видно, что не богатый, если только не нарочно так оделся, — снова перебил учителя председатель.

— Что вы, что вы! Очень способный парень! Представьте себе, читал и немало русских писателей…

Никуша Сыгаев сморщился, как от зубной боли, большим пальцем потрогал усы и громко заговорил:

— Когда ребенок развит, сразу видно. А этот, конечно, глуп. Какое там русских писателей! Вид у парня самый что ни на есть тупой!

— Где уж нам иметь благородный вид! С нами не нянчились, — иронически заметил чернявый человек невысокого роста.

— Николай Иванович ошибается, просто мальчик смущен, — сказал старик с остренькой седой бородкой и поднял руку, как бы прося слова. — Семен Трынкин прав… Сперва примите в интернат, обучите, а потом уж и приглядывайтесь к его виду.

— Вчера он нас всех обругал у Захара. — Никуша встал и засунул руки в карманы. — Слова никому не давал сказать. И вид у него такой сердитый…

«Дался же, собаке, мой вид!» — подумал Никита со злобой и, неудачно ткнув вилкой кусочек лепешки, плеснул масло на стол.