Николай Мординов - Весенняя пора

— Э, дай-ка мне его, дружок… И пойдем.

Взяв добычу, Егордан сует ее за пазуху и поднимает с земли рукавицы.

— Отец! А почему селезень такой красивый?

— Чтоб жена-утка любила.

— А почему она некрасивая?

— Кто?

— Да жена…

Отец не сразу находит ответ и смущенно чешет затылок, потом оглядывается и говорит:

— Да, она и в самом деле некрасива… А на что ему ее красота! Лишь бы за утятами хорошо присматривала.

— А почему женщины красивее мужчин?

— Красивее? Разве? — удивляется отец. — Кто их знает… По-моему, мужчины лучше женщин.

Возникает спор. Отец перечисляет представительных мужчин. Сын перечисляет красивых женщин. Потом отцу надоедает спорить, и он сдается.

— Ох, и говорун же ты! — смеется он. — Пусть будет по-твоему: все женщины — красавицы.

Их встречает знакомый охотник. Он, оказывается, слышал их спор и подшучивает над ними.

Вдруг мальчик замечает, что они идут в противоположную сторону от дома. Это не только удивляет его, но и возмущает.

— Куда это мы идем, отец?

— Как куда! Мы же с тобой, кажется, охотимся.

— Нет, пойдем домой, мы ведь уже убили одного селезня!

— А чем плохо парочку? — недоумевает отец.

Снова разгорается спор. Отец дает слово никогда больше не брать с собой Никитку на охоту, и оба возвращаются домой.

Приближаясь к дому, Никитка вытаскивает селезня из-за пазухи Егордана и вприпрыжку бросается вперед.

— Смотрите, смотрите! — кричит он. — Вот мы с отцом какие охотники!

А навстречу ему, падая и снова поднимаясь, ковыляет Алексей, поминутно налетая на какую-то приблудную собаку, которая вертится вокруг его ног.

Вечером, как только Никитка уснет, Егордан отправится уже на настоящую охоту. И когда Никитка с Алексеем просыпаются, возле них лежат новые селезни с разноцветными перьями.

— Возьмем с собой двух уток и пойдем с Никитой к тетке Ульяне, — сказала однажды утром Федосья.

Старик Такыйык — зажиточный человек. У него много сыновей. Младшая сестра Федосьи Ульяна замужем за его старшим сыном Иваном. Два раза в год, зимой и летом, Федосья вместе с Никиткой гостят у них.

Старик Такыйык всегда с радостным удивлением встречает гостей. Вот и сейчас при появлении Федосьи он быстро вскочил с места, словно хотел пробить головой потолок юрты, и заговорил неожиданно тонким голосом, удивительно не соответствующим его огромному росту:

— Кто же это к нам пожаловал?

Его жена, низкорослая и толстая старуха, даже залилась румянцем от радости.

— Да это моя сватья пришла. Боже, а Никитка-то все растет и растет! Ну как поживаете? — суетилась и тараторила старуха. — Они еще и уток принесли! Да каких крупных!

Но больше всех обрадовался гостям ровесник Никитки, самый младший сын Такыйыка — Афанасий. Он принялся рассказывать Никитке, какой у него замечательный лук и как далеко он бьет. Говорил мальчик очень смешно, картавя; казалось, язык не вмещается у него во рту.

Черноглазая и белолицая, высокая стройная Ульяна тоже с любовью смотрела на своих родственников.

Только муж Ульяны, худощавый и болезненный Иван, был недоволен их приходом. Он и раньше-то никогда не разговаривал с ними, а теперь просто отвернулся.

Ульяне всегда хочется что-нибудь подарить Федосье и Никитке. Но Иван глаз не сводит с нее, пока за гостями не закроется дверь. В такие дни обычно обостряется скрытая борьба между мужем и женой.

Хотя Ульяна намного сильнее своего хилого мужа, но она его боится. Когда ее господин, рассердившись, приближается к ней своим спотыкающимся шагом, она старается держаться от него подальше.

После ужина Иван все же соизволил поговорить с Федосьей.

— Долг мне принесла? Отдавай долг! — вдруг произнес он тоненьким голоском, протягивая к ней согнутую костлявую ладонь.

— Не принесла, ничего-то у нас нет…

Давнишний рублевый долг Иван не забывает требовать всякий раз, как только появляется Федосья.

Он не шумит и вроде даже не сердится, но нытья своего не прекращает. Мучительно медленно, с остановочками, он тянет своим противным, тоненьким, выматывающим душу голоском:

— Брать-то вы привыкли, а платить не любите. Забыли, как долги отдают! — Иван отворачивается, оглядывается по сторонам, будто ищет что-то, и продолжает свою унылую проповедь: — Людям с совестью стыдно было бы. На сыновей киваешь. Смешно! Пока твои сыновья подрастут, я в могилу лягу. Не такой я богач, чтобы по двадцать лет долгов дожидаться. «Сыновья отдадут»! Такое и слушать смешно. Твои сыновья! А кто их знает?.. Может, так же, как Афанас Матвеев, свяжутся с сударскими. Сыновья! Скажет тоже! Они и самого черта не боятся! «Царь — плохой, богачи — обманщики». А вот бедняки не обманщики, только долги забывают отдавать!

И так весь вечер.

Никитке становится страшно, ему кажется, что он заключен в этом доме навсегда и что потолок опускается на него все ниже и ниже… Никитке так и хочется, подобно одному из героев Дарьиных сказок, бросить на стол несколько монет с изображением царя и сказать: «На, подавись!» А потом выйти из юрты, при этом своротив левым плечом камелек…

Но монеток нет, и Иван продолжает попреки. Он сидит, согнувшись перед горящим камельком, и сквозь рубаху отчетливо проступает его костлявый позвоночник. Никитке кажется, что Иван уже никогда не встанет с места и никогда не умолкнет его отвратительный голос.

На этот раз Ульяна не вытерпела. Она вышла из хотона, где доила коров, и с маху поставила перед Иваном ведро, так что молоко плеснулось через край. Из-под тонко очерченных бровей недобро смотрели на Ивана глаза жены.

— Ты, видать, никогда не прекратишь свою песню. Иди и отбери у них последнюю корову за свой несчастный рубль! Как тебе только не стыдно, чертов сын!

Все были удивлены неожиданными словами Ульяны. Не зная, что предпринять, Иван оглядывался по сторонам. А старик Такыйык, почесывая затылок, заговорил совершенно спокойным, мирным тоном.

— Детка моя Ульяна, ты сказала, что он чертов сын?

— Да, сказала.

— Выходит, я черт?

— Это почему?

— Но ведь я же как-никак отец этому человеку.

Неожиданно разговор принял совсем иной оборот. Теперь уже Ульяна не знала, что делать и что сказать. Она схватила ведро с молоком и выбежала на улицу.

— Иван, ты и правда хватил через край, — обратился старик к сыну. — Сказал раз — и достаточно. В самом деле, откуда им, беднякам, взять? Ты уж перестань нудить. Вот, взгляни туда, — старик указал на изголовье своей кровати, где стоял ящик, окрашенный в шашечку белой и черной краской. — Там много, очень много золота и серебра, сам заплачу тебе за них. А ты перестань…

— Как бы ни была я бедна, но если прихожу раз в год к сестре… — Федосья не смогла договорить, ее душили слезы.