Николай Мординов - Весенняя пора

Никита вдруг вскакивает, наскоро одевается и вытаскивает из-под подушки рассказы Горького. Выскользнув в коридор, он хватает чью-то шапку, накидывает длинный тулуп Ефрема и выходит наружу.

Он бежит по пустынному ночному городу. Где-то поет пьяный. Пробегает бродячая собака. С соседней улицы доносится топот милицейских коней.

Наконец Ляглярин стучится в дверь техникума. Возникает горячий спор со злым стариком сторожем, который не желает впускать Никиту в такой поздний час. Каждый грозится, что будет жаловаться на другого. Потом старик все же открывает дверь, но предупреждает, что он это сделал специально для того, чтобы легче было посадить на скамью подсудимых студента Ляглярина, ворвавшегося в техникум ночью.

Никита поднимается на второй этаж, идет по темному коридору, держась рукой за стену, и так доходит до класса, откуда в щелку двери пробивается узкая полоска света. Бесшумно приоткрыв дверь, он тихо свистит.

Не прекращая работы, Данилов дружелюбно приглашает:

— Войди, Никитушка. Я слышал, как ты ругался со сторожем. Зря беспокоишь ночью старика. Ну, иди, ладно. Я вот кончаю. Посиди немного, скоро пойдем.

Никита, не входя в класс, из озорства продолжает насвистывать.

Все еще не поднимая головы, Данилов снова зовет его. Но вдруг, с грохотом повалив стул, он вскакивает, и к потолку взлетает линейка.

Никита сломя голову пускается по направлению к белеющему окну в конце коридора и мчится вниз по лестнице.

Сверху, из темноты, слышится тяжелое дыхание Данилова, потом доносятся его отрывистые слова:

— Ну, приди только… попробуй! Вот досада!

Подождав, пока пройдет у Данилова первый приступ гнева, Никита тихо входит в класс, садится в уголок и начинает читать. Рассказ называется «Дед Архип и Ленька». Данилов не замечает Никиты, он просто не считает его человеком, достойным внимания. Он курит трубку, выпуская большие клубы дыма, обходит со всех сторон газету, разостланную на двух столах, и то и дело прицеливается к ней своей длинной-предлинной линейкой.

«Коли она из богатого дома, будут ее бить; все богачи — скряги, а коли бедная, то, может, и не будут… В бедных домах ребят-то больше любят…» — думает одиннадцатилетний нищий Ленька после встречи с девочкой, горько плакавшей из-за потерянного платка.

Как он был прав, этот Ленька! Никита знает, что во всех известных ему богатых семьях били, проклинали и оскорбляли своих детей. А сколько нежности, ласки и заботы было в его полунищей батрацкой семье! Всплыл в памяти страшный облик пьяной Пелагеи Сыгаевой, которая на его глазах била и подло оскорбляла свою красавицу дочь… Появилось озабоченное и освещенное каким-то внутренним светом несказанно дорогое лицо матери. И Никите показалось, что он нежно берет за руку свою любимую мать и тихо уводит ее, подальше обходя сквернословящую, страшную старуху, боясь случайно коснуться ее и вымазаться в липкой, отвратительной грязи…

Придя в себя и поглядев на тихо работающего Проню, Никита снова берется за книгу.

Вот здоровенный казачина повел двух нищих — дряхлого деда с маленьким внуком — в их «наслежное управление».

«— Болит головонька-то? Родненький ты мой!.. Измучили они нас с тобой… Звери! Кинжал пропал, вишь ты, да платок девчонка потеряла, ну, они и навалились на нас!.. Ох, господи!.. за что наказуешь?» — скрипит дед после того, как казаки, обыскав нищих, не нашли у них ничего.

«Звери! Сытые звери!» — соглашается Никита, становясь всем своим существом на защиту старика и мальчика, хотя ему, так же как и Леньке, казалось, что «дед опять нашалил чего-то»…

«— Ленька!.. Погляди-ка!.. — вдруг всхлипнул дед восторженно и, весь корчась от удушливого кашля, протянул внучку что-то длинное и блестящее. — В серебре! серебро ведь… полсотни стоит!..

Руки и губы у него дрожали от жадности и боли, и все лицо передергивалось».

«Украл-таки кинжал!» — без чувства осуждения и почти одобрительно подумал Никита.

«— Спрячь скорей!.. ах, дедушка, спрячь!..» — не читает, а слышит Никита умоляющий шепот Леньки.

«— …Дураки они! И платок взял — вот он где!..

Он выхватил дрожащими руками платок из своих лохмотьев и потряс им перед лицом Леньки».

И перед Никитой, бросая его в жар, на дрожащих руках старика растянулся голубой с цветочками платок плачущей девочки.

«А дед скрипел:

— Кабы сто рублей скопить!.. Умер бы я тогда покойно…

— Ну!.. — вдруг вспыхнуло что-то в Леньке. — Молчи уж ты! Умер бы, умер бы… А не умираешь вот… Воруешь!.. — взвизгнул Ленька и вдруг, весь дрожа, вскочил на ноги. — Вот ты старый!.. У-у! — И сжав маленький, сухой кулачок, он потряс им перед носом внезапно замолкшего деда и снова грузно опустился на землю, продолжая сквозь зубы: — У дити украл… Ах, хорошо!.. Старый, а туда же… Не будет тебе на том свете прощенья за это!..»

А дальше Никита читает, часто останавливаясь и с трудом переводя дыхание, будто с тяжелой ношей поднимается на гору.

«Насыпали холм земли, и на нем поставили грубый каменный крест».

Последние слова рассказа ввергли Никиту в тяжелое раздумье. Виноваты все, кроме плачущей девочки, — решает он. Казаки обыскивали беззащитных нищих, дед украл голубой с цветками платок девочки, а Ленька жестоко оскорбил деда, воровавшего ради него же. Но в то же время можно и оправдать всех: казаки обыскали воров, нищий дед украл по страшной нужде, Ленька оскорбил деда из жалости к девочке.

Никита старается не думать о страшном рассказе, ему хочется отвлечься чем-нибудь, он даже нарочно покашливает, чтобы обратить на себя внимание Данилова, но тот, видимо закончив работу, сидит, склонив голову к плечу, и, постукивая кончиками пальцев по столу, смотрит на свою газету. А из Никитиной головы не выходит Ленька, «который лежал, раскинув руки и лицом вниз, в жидкой грязи…» Кто-то невидимый и жестокий совершил страшное преступление. Но кто?..

— Ты читал? — почти вскрикивает Никита и, быстро подбежав к Прокопию, кладет перед ним книгу, раскрытую на только что прочитанном рассказе.

Прокопий склоняется над книгой, но тут же выпрямляется, некоторое время сидит, глядя своими умными глазами куда-то вдаль, потом тихо говорит:

— Читал, конечно… Виноват капитализм. Это он сделал их нищими, заставил воровать и погубил…

Потом они долго сидят, тихо беседуя. Никита все больше убеждается, что он читал очень мало книг и вообще очень мало знает. Но это его не обескураживает, а зажигает в нем желание знать как можно больше.

Наконец друзья отправляются в общежитие. Они идут по тихой улице, оживленно разговаривая. Слегка пощипывает предутренний мороз…

— Тише… Тише ты… Людей разбудишь… — шепчет Данилов, пробираясь к своей постели.