Николай Мординов - Весенняя пора

Семен прислал Никите письмо:

«Никита! Я уже окончил четвертый класс и перешел в пятый. Опиши, какой город. Ведь я скоро буду учиться там. Мы живем хорошо. Мать тебе посылает землянику в масле. Кушай.

Наконец Никита сообразил, что они все время стоят в дверях, и, обняв брата за плечи, сказал:

— Пойдем сядем.

Направляясь к дивану, Алексей вдруг вывернулся из объятий Никиты и остановился, недоуменно оглядываясь.

— Что?

— Ох ты… Мне показалось, что прямо на нас… два парня идут… — Алексей медленно подошел к трюмо и потянулся к нему пальцем. — Ну и зеркало же тут у вас…

Он весело рассмеялся, уселся на диван и стал неторопливо, но очень увлекательно рассказывать про жизнь семьи и талбинских знакомых.

Проговорив весь вечер, братья направились светлой и свежей летней ночью на дачу, за пять верст от города.

— А ты знаешь, Алеша, я сегодня прочел у одного писателя о том, как хорошо якуты относились к политическим ссыльным. Ох, и книга у меня тут! — и Никита похлопал по своему брезентовому портфелю.

— Какая? — тихо спросил Алексей. — «История моего современника»?

— Что?! — вскричал Никита и в изумлении остановился на дороге. — Ты уже прочел?.. Давно?

— Нет, недавно, этой зимой.

Они помолчали. Никита шел и думал о том, как легко и уверенно идут за ним его братья по тому пути, по которому он, Никита, шел с таким великим трудом и с тяжкими лишениями. Он обнял брата и вдруг высоким голосом запел:

Алексей подхватил песню.

Через несколько дней Алексей подал заявление в педтехникум и с обозниками сельпо уехал домой. С ним же выехала и Мария Семеновна Дмитриева — новый талбинский фельдшер, — бывшая батрачка Майыс. Она окончила в этом году якутский медтехникум.

В обкоме Никите обещали предоставить отпуск попозже. Тогда он узнает о результатах заявления Алексея и тоже двинется домой. А там целый месяц в родной юрте! Будет охотиться, косить и вместе с Алексеем приедет в город к открытию техникума.

В конце июля он получил отпуск, узнал, что Алексей допущен к приемным испытаниям, и собрался в Талбу. Весело ходил он по городу, покупал нехитрые подарки родным и заодно полушутя громко прощался со знакомыми парнями и девушками.

— Да! Я ведь уезжаю! — будто вспомнив, восклицал он. — До свидания, мои дорогие!

— Ой, правда?.. Куда? Надолго? — удивленно останавливались друзья.

— Домой… На месяц, — тихо сообщал Никита, нарочно помедлив с ответом.

— А… домо-ой! В о-отпуск!.. — разочарованно тянули товарищи. — Ну, до свидания…

— Ляглярин! Я тебя с утра ищу!

Посреди улицы соскочил с велосипеда Миша Ковров. Никита подбежал к нему, держа в руке гребенку, только что купленную для маленькой сестренки.

Ковров пожал Никите руку, улыбнулся и объявил:

— Ну, поезжай, брат, в Москву!

— Как? Что? — опешил Никита.

— В Москву! Учиться! — отчеканил Ковров, энергично кивая своей круглой головой. — Из Наркомпроса сообщили, что есть одно место в Институте журналистики. Сегодня мы на бюро должны решить, кого из комсомольцев рекомендовать туда. Ты очень подходишь.

— Но… ведь я…

— Что?

— Ведь я совсем собрался домой… А если сперва съездить туда, а потом…

— Нет! — рассмеялся Ковров. — Если сперва «туда», так ты опоздаешь в Москву. Ведь целый месяц пути… Поезжай, брат Никита, не упускай счастливый случай. Ведь сам вздыхал: «Ох, буду ли я когда-нибудь в Москве?» Ну, я тороплюсь на бюро! — воскликнул Миша, взглянув на ручные часы, и уже поставив ногу на педаль, поспешно проговорил: — Подумай и брось мне записку.

Ковров покатил дальше.

Никита побежал за ним:

— Какую записку?

— Записку о твоем согласии.

Ковров все сильнее нажимал на педали и скоро скрылся за углом. Никита забежал за угол. Где-то далеко сверкнули спицы велосипеда.

Никита в смятении остановился на улице и, чтобы собраться с мыслями, стал внимательно разглядывать маленькую гребенку. Потом, неловко сунув ее в карман, ринулся через улицу, к горкому партии.

Он столкнулся в дверях с Проней Даниловым.

— Вот хорошо! — громко обрадовался Данилов. — Пошли, Никитушка, на дачу.

— Пошли! — механически отозвался Никита, и они затопали по деревянному тротуару.

— Что это у тебя вид какой-то странный? — спросил Данилов, на ходу всматриваясь в Никиту.

— Вид? Ничего…

— А я сегодня зарплату получил…

— А я уезжаю! — выпалил Никита и остановился. — В Москву!

— Куда?!

…Потом они вернулись в горком и, сидя вдвоем в пустом кабинете управделами, почему-то полушепотом начали обсуждать Никитину поездку.

— Журналист при желании всегда сможет стать педагогом, — рассудительно проговорил наконец Данилов, когда Никита сказал о том, что мечтал стать учителем. — Ты поезжай. Пойдем в обком комсомола и сообщим Коврову о твоем согласии… Родные? Да, это… Ну, напишешь хорошее письмо, они тебя поймут… Пойдем, Никитушка.

— Пойдем, Проня.

И с торжественной серьезностью на лицах пошли они в обком сообщить Коврову о согласии Никиты.

Заседание затянулось допоздна. Только в полночь сообщил Ковров дожидавшимся в коридоре Никите и Прокопию о том, что бюро решило рекомендовать Никиту Ляглярина в Институт журналистики.

На заре они подошли к сонным дачам и решили тихонько пробраться к своим койкам, чтобы никого не беспокоить. Но когда они выходили узкой тропой из сосновой чащи, их напугал неожиданно громкий возглас:

— Стой! Попались, гуляки! — и с хохотом выскочил из кустарников Степан Булочкин.

За ним, посмеиваясь, поднялся Ваня Шаров.

— Что вы тут делаете? — недовольно спросил Данилов.

— Мечтаем, — тихо произнес Шаров, смутившись.

— Обсуждаем весьма сложный вопрос. — Булочкин вытянулся, взял под козырек и выпалил: — Думаем: найдем ли мы в городе Якутске двух прекрасных девушек, достойных составить наше счастье? Или нам следует подаваться в другие города Советского Союза?

— Брось, Степа! — фыркнул Ваня Шаров.

— Подавайся, подавайся! — усмехнулся Данилов сразу подобрев. — Вот Никита уже подается в Москву…

— Что-о?.. — в изумлении разинули рты Степа и Ваня.

Все четверо присели на длинную скамейку вдоль стены общежития и начали тихо беседовать. Через некоторое время Степа встал и скрылся.

Вскоре одно за другим стали с хлопаньем открываться окна. Высовывались взлохмаченные головы еще полусонных ребят.

— Что? Где он? Правда, едет?

— Да говорят вам — правда! — Данилов укоризненно покачал головой. — Уже поднял тревогу…

Но в этот момент в открытом окне второго этажа, прямо над головами сидящих, раздался спокойный девичий голос:

— Никита, ты правда едешь?