Николай Мординов - Весенняя пора

Мать и дед вскрикивают от радости и тут же принимаются развязывать мешок. Они достают оттуда буханку хлеба, пучок оленьих сухожилий, рваное пальто, оленью шапку и четверть кирпичика чаю. Разрезав буханку пополам, они тотчас же делят одну половину между собой. Дед долго рассматривает свою долю, вертит хлеб в руках, нюхает его. Вдруг у него начинает трястись подбородок, он быстро кладет кусок на стол и говорит:

— Не думал уже я тебя увидеть.

У старика текут слезы. Никитка решает, что дед плачет оттого, что ему досталось мало хлеба. Откусив немного от своей доли, мальчик кладет остальное на стол перед дедом.

Черный человек, пришедший с юга, оказался отцом Никитки и Алексея.

Когда Егордан идет теперь куда-нибудь, он всегда берет Никитку с собой. Оказывается, кроме матери, есть еще один любимый человек, который называется отцом. И если у этого любимого человека дочерна загорелое лицо, ровные крупные зубы, большие смеющиеся глаза и он широк в плечах, а мать нежно называет его Егорданом-другом, — то он лучше всех людей на свете…

А когда ближние леса уже желтеют и березы на лугу трепетно роняют на землю червонные с мелкими зазубринками листья, этот человек, усадив Никитку и Алексея к себе на колени, целует их, перед тем как отправиться на всю зиму в далекие края. И тогда оказывается, что с его отъездом приходит в дом большая печаль…

Вся семья Лягляров выходит во двор. Пустая, огромная изба Веселовых хмуро глядит своими мертвыми окнами на прощанье Егордана с семьей. Егордан молча стоит, оглядывая всех, потом срывает с головы оленью шапку и, сунув ее под мышку вместе с мешком, целует каждого по очереди.

— Будь здоров, сынок! — бурчит старый Лягляр и отворачивается, стараясь скрыть волнение.

— Береги себя, Егордан-друг, — шепчет Федосья.

— Не уходи! — ревет Никитка, уткнувшись лицом в подол мамкиной юбки.

Алексей, которого держит мать, вдруг начинает радостно смеяться и, махая ручонками, тянется к отцу.

— Скоро к вам переедут Эрдэлиры. Живите с ними дружно. Они хорошие, особенно Дмитрий, — говорит Егордан.

Он роняет мешок и шапку на землю, поднимает сыновей на руки и крепко прижимает обоих к своей широкой груди. Потом, вернув их жене, хватает с земли свои пожитки, нахлобучивает шапку и, размахивая полупустым мешком, быстро уходит.

Так уезжал он каждую осень с другими бедняками, сопровождая грузы, отправляемые богатыми земляками в Охотск. Вернувшись из Охотска весною, лето Егордан проводил в семье. Он работал на покосах богачей, стараясь урвать время, чтобы запасти на зиму дров и сена для себя.

Тяжело приходится возчикам. Около ста верст надо проехать по якутской земле на лошадях, а дальше начинается «земля тунгусов». Тут уже едут по снежной целине на оленях. То и дело груз приходится перетаскивать на себе через бурлящие надледные потоки таежных речек.

Останавливаясь на ночлег, возчики распрягают оленей и отпускают их, привязав на шею каждому животному тяжелую дубину, чтобы не ушел олень далеко, не затерялся в бескрайних лесах. Затем разгребают глубокий снег, ставят шалаш, разводят внутри костер, расстилают вокруг него ветки — и ночлег готов.

На рассвете люди отправляются на поиски оленей. Хорошо, если ночью не напали на них волки и не загнали в непроходимые дебри. Но бывает, что олени и сами разбредаются в поисках корма. Часто застигают тут людей жестокие бураны, и многим суждено навеки сложить свои кости где-нибудь среди бурелома.

Вот и теперь Егордан повез грузы Федора Веселова в Охотск. Надолго ушел отец Никиты. Осиротела маленькая юрта. Придет еще скудная весточка о нем, когда вернется Федор Веселов с границы якутской земли, а потом уже ничего не будет известно о Егордане, и до самой весны останется семья без отца.

Дед ушел проверять силки, поставленные на зайцев, а Никитка смотрит, как мать, готовясь к зиме, обмазывает юрту навозом и глиной. Но вот заплакал Алексей, и мать, направляясь в юрту, просит Никитку:

— Ты, милый, далеко не отходи.

— Не уйду, — соглашается Никитка.

— Я только покормлю Алексея и опять выйду.

— Ладно.

— Да смотри на реку не ходи, слышишь, вода теперь холодная.

— Хорошо…

Никитка остается один. К реке ходить нельзя.

Вон она… Широко раскинувшись в низине, плавно течет привольная Талба. В воде отражаются горы, громоздящиеся на противоположном берегу. На реке покачивается маленькая двухместная лодчонка Лягляров, по-здешнему — ветка. Она привязана к тонкому тальнику.

Туда нельзя. А хорошо бы быстренько спуститься и посмотреть на ветку. Ну, хоть одним глазком взглянуть и вернуться!..

И Никитка мигом оказывается на берегу, возле ветки. Ночью вода прибыла, и на середине, там, где быстрое течение, бурлит стремнина. А у берега спокойно. Вот, едва заметно крутясь, медленно проплывает сухой листочек тальника.

Никитка вытягивает ногу и старается зацепить пальцами листочек. Потом он ступает в реку и вот уже по колено в воде бродит взад и вперед, все больше и больше входя во вкус. Наконец Никитка ложится поперек ветки и пытается покачаться. Но ветка крепко привязана к тальнику, и у Никитки ничего не получается.

Никитка выходит на берег и принимается неистово колотить камнем по узлу, который держит ветку на привязи. Он во что бы то ни стало хочет развязать узел и даже пробует перегрызть его зубами. Для чего это? Ну, конечно, для того, чтобы освободить ветку и уж тогда покачаться всласть.

Наконец, после долгих трудов, ветка избавлена от пут. Теперь она стала легкой и подвижной. Мальчик вскарабкивается на нос и, лежа на животе поперек бортов, попеременно погружает в воду то голову, то ноги.

Эх, хорошо!

Внезапно Никитка замечает, что тропинка на берегу плавно отдаляется от него. В ужасе он вскакивает, но тут же переваливается через борт и падает в холодную воду вниз головой.

Мгновенно все вокруг синеет. Никитка чувствует, что он погружается все глубже и глубже, и начинает отчаянно барахтаться, чтобы выбраться на поверхность. Потом он некоторое время лежит возле самого берега, вцепившись пальцами в мокрый песок. Наконец он садится, и осматривается.

Ветка, поворачиваясь к нему то боком, то кормой, уже выходит на середину реки и весело плывет по течению. В лучах заходящего солнца на середине Талбы сверкает белая полоса кипящей воды. Как только ветка достигает этого места, вдоль борта ее возникают светлые блики, и вдруг там все вспыхивает.

— Никита-а-а! — раздается над обрывом встревоженный голос матери.

Громоздящиеся на том берегу горы с готовностью отзываются гулким «а-а-а…». «А-а-а…» — доносится из соседнего низкорослого лесочка.

Никитка бросается в ближайший куст. Растрепанной птицей слетает Федосья вниз, к воде. А мальчик следит за матерью и старается не шелохнуться.