Николай Мординов - Весенняя пора

Федосья принесла бутылку и отдала Афанасу.

— Ну, пошли отсюда поскорей! — заспешили гости и, толкая друг друга, двинулись к выходу.

Ворвался со двора морозный туман, глухо хлопнула дверь за гостями, а страшный русский остался в юрте. Постояв неподвижно несколько мгновений, он стал медленно поднимать руку, но, коснувшись пальцами потолка, быстро отдернул ее, будто обжегся. Показав на покрытого чесоткой Никитку, фельдшер грустно проговорил, странно произнося якутские слова:

— Мыть надо! Я мыло дам.

— Нам мыло не надо, — покачала Федосья годовой, — нам хлеба надо, чаю надо, мы — бедняки.

Русский сморщился, будто собирался чихнуть, и, причмокнув губами, вышел за дверь. Пока не затих вдали скрип полозьев, все молчали. Потом Федот встал, поправил горящие поленья и, обращаясь куда-то в запечную темноту, сказал:

— Заплатит ли этот русский? — Он постоял, все так же глядя в темноту, и вдруг оживился: — А глаза-то у него синие-синие… У, черт!..

Слова Федота нарушили молчание. Все задвигались, заговорили.

— Ведь Михаил заставил отдать. Неужто случится беда такая? — встревожилась Федосья.

— А откуда Михаил-то знает, что ты спирт берегла? — спросил из темного угла голос Дарьи.

— А как же! Ведь он и привез мне бутылку из города.

— Э-э…

— Нет, ничего тебе этот русский не заплатит, — решительно заявил Федот. — Выпьет и забудет. Если б думал платить, взял бы в лавке у Сыгаевой, там хватило бы и для него.

— Да, удивительно, — задумалась и Дарья. — И лавка близко от него, а тут высмотрел единственную бутылку, которую бедная Федосья припасла на случай, если вдруг заглянет староста, либо отец Василий, либо сама Пелагея Сыгаева. Беда, как не заплатит.

В Эргиттэ, недалеко от Кымнайы, жена старосты, десятипудовая подслеповатая старуха Пелагея, держала лавку. И действительно, загадочным казалось, что фельдшер поехал за семь верст, чтобы выпросить единственную бутылку у бедной женщины, когда мог бы достать сколько угодно спирта у себя в Кымнайы.

— Не заплатит тебе русский. Пропало, Федосья, твое добро! — уверенно заявил Федот.

— Заплатит! — вдруг возразил Дмитрий с не меньшей уверенностью.

— Попроси у него — выгонит вон.

— Не выгонит!

— Уж не ты ли потребуешь у него?

— И потребую, коли так.

— Ох, не ссорьтесь вы! — попросила мать.

Каждый стал высказывать свои соображения — заплатит русский Федосье или нет. Но, так и не придя к единому мнению, сообща решили, что Дмитрию, как самому смелому и ловкому, следует завтра же с утра пойти к фельдшеру и просить деньги.

Все стали перечислять особые приметы должника, будто он сегодня же ночью собирался удрать или будто в аптеке работали тысячи русских. Молчал да посмеивался только один Дмитрий, которому завтра предстояло доказать свою храбрость на деле.

Никитку давно подмывало сообщить матери услышанную от гостей новость: оказывается, за каждый день жизни в их юрте прощаются все грехи человека за целый год. Наконец, улучив удобный момент, он кинулся к матери и, потершись лбом об ее подол, начал:

— Мам, а мам! Ведь у нас хорошая юрта?

— Какая ни есть, а живем, сынок.

— Эти люди сказывали, что в ней грехи прощаются. Хорошая, значит?

— Это не в похвалу они сказали, детка, — перебила старуха Дарья. — А то бы в плохих юртах как раз богачи бы и жили, ведь за ними-то грехи страшные водятся…

Никитка долго размышлял над словами старухи. Значит, богачи грешны. Вот почему, оказывается, к их богатым соседям Веселовым так часто наезжает поп!

На другой день Дмитрий принес от русского деньги — полную цену за спирт, да еще муки, сахару, полкирпича чаю, черное мыло, какую-то желтую, со скверным запахом мазь от чесотки и бублик.

— Вот вымыть Никиту этим мылом чисто-начисто да как следует намазать этой мазью — через неделю у него чесотку сдерет, как кору с дерева, — сказал Дмитрий Федосье с такой уверенностью, что можно было подумать, будто он всю жизнь «сдирал» с людей чесотку. — А фельдшер, правда, для аптеки брал спирт. Он, видишь ли, сударский [1] Так называли якуты политических ссыльных. , а потому ничего не хочет покупать у Сыгаевых, не любит он богачей.

Никитка, разломив бублик на кусочки, одарил всех обитателей юрты.

— Зимою белой все белеет, а летом черным все чернеет. Рыбы имеют цвет воды, на зверях и на птицах — все узоры и краски растений. А вот люди похожи на их пищу. Русские всю жизнь едят белую муку — и смотрите, какие они все белые да румяные!.. — рассуждала старуха, держа в сложенных щепоткой пальцах кусочек бублика.

Подсчитали полученное от фельдшера добро и вышло, что он заплатил за три бутылки. Все принялись наперебой хвалить и благодарить русского.

— Как же это он такой хороший, а песни против царя да попа поет?! — ядовито вставил Федот.

— Вот потому и поет, что хороший! — выпалил Дмитрий.

Все молча переглянулись.

— Не говори ты, сынок, такие слова, — тихо начала уговаривать Дарья. — Ты — в шутку, а дойдет до господ — не шуткой обернется.

— Видать, и сын твой сударским стал, — бросил Федот.

— Не говорите про спирт никому, — попросил старик Лягляр. — Дойдет до князя — скажет: «От меня скрывали, а русскому сударскому дали». Беда!

— В детстве у меня на родине, в Нагыле, много было сударских русских, — начала рассказывать Федосья. — Все пожилые да с густыми бородами. Этот не похож на них: молод очень, да и без бороды.

— Давно, оказывается, мы с сударскими дружбу водим, — съязвил еще раз Федот.

— Не смейся, Федот, — сказала Федосья. — Дурного мы от них не видали. Одно было плохо: не знали они по-нашему, а мы по-ихнему. Один только, Павлов такой, говорил по-якутски, да и то с трудом. Чудной был человек: карасей не любил. «Царь и то карасей ест», — говорили ему. А он, бывало, отвечает: «Царь не только карася, человека съест, он злодей-кровопиец!»

— Ох, и му́ка же не понимать, что добрые люди говорят! — вздохнул Дмитрий. — Я вот сегодня дрова пилил с Афанасом, через него поговорил и с фельдшером, — начал рассказывать он. — Да много ли столкуешься через третьего! Говорит, будто людей лечить будет да научит картофель сажать и всякие овощи. Счастливый этот Афанас — всю жизнь живет с русскими и знает по-ихнему. По словам Афанаса, фельдшер будто сказал, что поп говорит неправду, а война, мол, идет за новые земли, за чины и богатства царям и их помощникам, а миллионы бедных людей гибнут зря.

Послышались удивленные вздохи и восклицания. Стали жалеть жен, детей и старых родителей погибающих солдат.

С того дня Дмитрий зачастил в Кымнайы, все находил там какие-то дела: то надо дров напилить, то сена привезти, то льду запасти для аптеки и школы, то у самого вдруг что-то заболело и необходимо показаться фельдшеру…