Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Они лишены интереса, – сказал Ржановский. – Алеша, я вам совершенно официально говорю: мне нужно, чтобы вы сегодня не слонялись за мной, а бродили бы где-нибудь по городу. Это нужно мне. Понимаете? Мне. Топчите асфальт, напейтесь, пусть вас оштрафуют, ухаживайте за женщинами.

– Ее зовут Катя… – пискнула Анюта из-за холста.

– Предатель, – сказал Ржановский холсту. – Я вот переведу тебя из курьеров в гардероб. Будешь сидеть при моей шубе. Чтобы ты не бегала, где не надо.

– Владимир Дмитриевич, вы не правы! – сказала Анюта, вылезая.

– Ну, знаете! – сказал Ржановский. – На этом уровне я еще не спорил.

И ушел.

Когда Ржановский разговаривает с Анютой, у него глаза теплеют. Поэтому он разговаривает с ней надменно.

Хлопнула дверь. А ведь у меня действительно есть догадки.

– Зачем ты с ним так разговариваешь? – спросил я Памфилия.

Костя перестал смеяться.

– Чудак, – сказал он. – Ему же это полезно. Он сам это знает. Он же умница и талантище.

– Много ты понимаешь в физиках, – сказал я, собирая клочки бумаги.

– Я понимаю не в физиках, а в людях, – сказал Костя. – А ты вообще ни фига не понимаешь.

Я только вздохнул.

И тогда они мне пересказали весь спор.

Я отчетливо сознаю, что для всех, кроме меня, этот спор может быть вполне неинтересен. Поэтому знакомиться с ним не обязательно.

Вот изложение этого спора:

Памфилий:

– Вы работаете на будущее и даже больше, чем сейчас кажется. Точность ваших механизмов, ваших схем – это еще и выработка теории точности. Цель точности – это встреча предположения и факта. Власть над природой в конечном счете зависит от точно познанной причинно-следственной связи. Тот, кто познает ее, сможет сначала в ограниченных, потом во все больших пределах предсказывать будущее. И, следовательно, составлять гороскопы и, следовательно, выводить формулы счастья.

Костя да Винчи:

– Да!

Памфилий:

– Все усилия людей во все исторические эпохи были посвящены попытке найти эту формулу. Ее статику, ее динамику. Я вообще подозреваю, что счастье – это по форме процесс, а по содержанию – состояние… Ученые – это чернорабочие, которые строят здание формулы счастья.

– Даже личного! – выскочила Анюта.

– Да! – воскликнул Костя да Винчи, сверкая глазами. – Даже личного!

Памфилий:

– Поэтому так важно искусство! Оно дает нам гипотезы счастья, перескакивая через доводы, и показывает – вот счастье, и показывает, как выглядит несчастье. Все открытия в искусстве сделаны на этом пути. Все провалы – на пути равнодушия. Мало того. Искусство, зажигая нас образами возможного счастья, будоража нас картинами несчастья, вызывает у нас ненависть ко всему, что противоречит этому грезящемуся нам счастью, и тем толкает нас на действия, на битву. Не согласны?

Анюта:

– Я согласна!

– Браво, крошка! – сказал Костя да Винчи.

Анюта вздыхала о личном счастье, а Памфилий смеялся.

– Значит, вы считаете, что главное в искусстве, главная его задача – изображая картины счастья и несчастья, толкать людей на действия? – спросил Ржановский.

– Не столько толкать, сколько соблазнять, – сказал Костя. – Наука толкает. А искусство приманивает.

– Но тогда все сводится к элементарной информации о фактах счастья и несчастья, и непонятно, чем искусство отличается от хроники, от судебных протоколов и от сообщений о спортивных триумфах. В принципе, конечно. Это ведь тоже сообщения о счастье и несчастье. – Ржановский, нахмурившись, оглядел всех. – Я думаю, меня не заподозрят в том, что я сам не вижу разницы между произведениями искусства и информацией о счастье и несчастье!..

– Не заподозрят, – сказал Костя да Винчи. – Валяйте.

– Валяйте… – грустно сказал Ржановский. – А в чем разница, вы можете сформулировать? Вы, практики…

– Разница в таланте, – сказал Костя да Винчи.

– В таланте, – сказал Ржановский. – Кончились идеи, пошла констатация. Понятно… Теперь понятно. Талант – это способность создавать образы, а способность создавать образы – это талант. Ладно, пора и честь знать. Я у вас засиделся. И кстати, зачем их создавать? Почему не брать из жизни? Мало, что ли, фактов счастья и несчастья?

– Не в этом дело, – сказал Памфилий. – Факты! Факты одних трогают, других нет. Человек потерял состояние – факт? А вас это не трогает. У вас нет состояния, и вы не теряли денег. А поэзия в принципе стремится трогать всех. Разве только в фактах дело и только в трогательности? Вон король Лир – король? А он нас трогает. А герой производственной пьесы не трогает. Выходит, надо писать про королей? Чушь! А может быть, все дело в том, что у Лира больше несчастий, чем у производственника? Опять чушь. Можно придумать такую страшенную судьбу производственника, что несчастья Лира покажутся детскими. И даже не придумать, а взять из жизни. Будут они вас трогать? Даже больше, чем история Лира. Будет это произведение искусства равное трагедии «Король Лир»? Что-то не видно пока. Почему? Может, не хватает пустяка – Шекспира? Может быть, дело не в том, насколько велики несчастья или факты счастья, а в том, что поэзия трогает чем-то другим, опираясь на факты счастья и несчастья. И для нее факты счастья и несчастья – только средство общения, только общий для всех людей и известный им материал, на базе которого легче говорить о чем-то совсем другом?

– Ну-ну, – жадно сказал Ржановский. – Ну-ну…

– Иначе любой юрист мог бы стать Шекспиром. Слава богу, у него фактов несчастья полным-полно. Он только с ними и имеет дело.

– Валяйте! – сказал Ржановский. – Прошу прощения.

– Вон в музыке… Нет ни фактов счастья, ни фактов несчастья. А трогает нас музыка?

– До слез! – сказала Анюта.

Ржановский вдруг разозлился.

– Недаром кто-то сказал: «Всякое искусство тяготеет к музыке».

– Слышите, Гоша, мне надоел ваш ликбез! Если у вас есть идея – высказывайте. Какого черта?! Прошу прощения… Никогда не можете ответить прямо.

– Вам уже становится интересно, – сказал Костя да Винчи.

– Помолчите вы, путаник, – сказал Ржановский. – Болтаете о творчестве, а сами потеряли проницательность, спорите с тупицами, с Митей спорите.

– А вдруг поэзия – это способ мышления будущего человечества? А лирика – это предчувствие такого будущего. Поэтому так часто она печальна, кстати… – сказал Памфилий.

– Дальше! – сказал Ржановский.

– Ух ты! – сказала Анюта.

– Или вы не верите в биологическую эволюцию? – спросил Памфилий. – И поэты тоскуют, сами не зная почему, и, когда поют, готовят этот качественный скачок, вызывают его! Не допускаете ли вы, что иногда происходит такое?

– Ух ты! – сказала Анюта.

Ржановский повеселел.

– Молчи, мартышка, – сказал он Анюте. – Ну что ж… это известным образом будоражит воображение. Люблю завиральные идеи. Становится трюизмом говорить, что теория верная, если она достаточно безумная… Если принять эту версию то поэзия – это способ глубинной раскачки организма для подготовки возможности мутационных изменений в его потомках. Я не могу исключить такой возможности.