Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Почему?

– Потому что он открытие припишет себе. Вот поверят ли только… Сомневаюсь…

– А ты не сомневайся! – сказала Тоня. – Сделаю разрез повыше – поверят.

– Тоня, тебе цены нет, – сказал я.

– А я знаю, – сказала она.

Все сходилось. За исключением нескольких деталей все сходилось. Но окончательно все сошлось однажды на улице. Я встретил Апостола из киногруппы, который, как и я, любил песню о Прасковье.

Была весна. Снег в городе почти стаял. Зима кончалась, и на балконах и карнизах хлопотали необразованные воробьи, такие пушистые маленькие динозавры, которых тоже пытались истребить (хотя и не у нас) на основании научных методов своего времени; но вот они живы и подтверждают одно наблюдение, сделанное юмористом на вечере смеха. И это наблюдение настолько важное, что его стоит привести здесь. К сожалению, не помню фамилии автора. Он сказал, что «редких животных записывают в Красную книгу, а часто встречающихся животных – в Книгу о вкусной и здоровой пище».

Я увидел, что киноапостол идет хмурый. Я поинтересовался – в чем дело? Он сказал, что Тоня меня несет.

– За что? – в свою очередь спросил я.

– Ей передали, что ты против того, чтоб она играла роль в твоем сценарии.

– Кто передал?

– Да режиссер… Как его?..

– Ефим Палихмахтер?

– Он.

– Он ничего не понял, – сказал я. – Он добивается от Тони, чтоб она сыграла Образ; я ему объяснил, что это невозможно. Потому что Образ нельзя сфотографировать. Нарисовать можно, в мультипликации, а сфотографировать в игровом кино – нельзя. Образ – он как сон; как его сфотографируешь?

– А как же ты говоришь, что у актрисы Удовиченко получается…

– Ну, – говорю, – Удовиченко – это гений. А гений – это тот, кто видит сны других людей. Удовиченко и играет.

– Вот видишь, – сказал он, – видишь…

– Что – видишь? – говорю. – Она эти сны играет. Как дети играют, – говорю, – капризно и весело. А этому как научишься?

– Ах ты Палихмахтер! – сказал Апостол.

– Такой фамилии тоже нет. Я его выдумал. Я всегда выдумываю, когда вспоминаю слово «степь».

– Степь? – удивился он.

– А-а-а! – говорю. И рассказал ему то, что вы прочли. В самом начале. И я первый раз рассказал другому человеку то, что никому не рассказывал про степь. Не рассказывал потому, что первый раз, фактически только сейчас, додумался до того, что же там было на самом деле, в этой степи. А там был степняк на лошади, который смотрел на эшелон. Потом приложил руку с висящей на ней нагайкой к виску и умчался, как лодка по воде. Сколько лет прошло, а я все думал, что бы это означало? И вот сейчас я сделал открытие.

– Какое? – спросил Апостол.

– Он хотел покрутить у виска пальцем, глядя на чокнутый эшелон, но ему мешала висевшая на руке нагайка.

– Не может быть, – сказал Апостол.

– Фома неверующий, – сказал я. – Впрочем, это случалось и с апостолами.

– Кстати, – поинтересовался он. – Как там было у апостолов?

– Апостола Фому прозвали неверующим за то, что он не поверил своим глазам и вложил персты свои в раны сошедшего с креста Иисуса.

– А что? – сказал Апостол. – Сейчас проверим.

По улице шла Тоня, «модная девчонка», в зимней лохматой куртке и юбке, которая была макси, но имела сзади разрез до самого до «ура». В разрезе все время мелькали ее ноги в колготках. Апостол догнал ее, протянул руку и сунул в заготовленный разрез. Визгу особенного не было. Но все удивились такому простому выходу из совершенно явного призыва. Тоня обернулась с улыбкой и быстро начала читать стихи о духовной жизни и стройности мира.

Все сходилось. Не хватало только подтверждения моей мысли о сказке, что в основе самых мощных последствий лежит сказка о чьем-то забытом личном уникальном опыте, который вдруг вспоминают, когда у всех подперло.

Представьте, тут же подтвердилось и это.

По улице мчалась машина, которую вел Ефим Палихмахтер. А рядом сидел муж Тони с возбужденными глазами. Когда Тоню спрашивали, кто ее муж, она отвечала: «Работник интеллектуального труда», потому что не знала, что это такое. Но поскольку и я не знаю, что это такое, то оставим все как есть.

Машина догнала нас как раз тогда, когда Апостол вынул руку. Хотя и успел подтвердить, что красота явно начала работу по спасению мира.

Теперь оставалось только подтвердить мою оригинальную мысль о сказке.

– А знаете… – сказал работник интеллектуального труда, – а ведь я совершил великое открытие.

– Какое? – живо поинтересовался я.

– Я открыл, что все персонажи ваших произведений – вымышленные.

– Ну и что? – спросил я грубо и увидел торжествующее лицо Ефима Палихмахтера.

Было понятно, кто рассказал ему об этом. Я было хотел сказать «работнику», что Ефим Палихмахтер тоже выдуманное лицо, но пожалел их обоих. Меня интересовало открытие.

– Ну и что? – сказал я. – Гоголь тоже утверждал, что…

– Знаю-знаю, – сказал «работник», – что Коробочка и Ноздрев – это он сам… Знаю… Слыхали… Но дело в том, что Гоголь-то был, а я открыл, что вы даже не родились.

И у меня отлегло.

Все сходилось. Сказка начала свое движение.