Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

– Вы считаете, он на них права не имеет? – спросил Дунаев.

– Он не имеет права подчинять им свою жизнь и мою.

– А ты не подчиняйся, – сказала Нюра. – Вот бог, а вот порог. Ты ему не годишься.

– Нюра! – сказал Дунаев.

– Жизнь состоит из времени, – промямлил Сапожников.

– Опять вы за свое, – рассердился Филидоров. – Толя, налейте ему боржому.

Тогда Вика перестала расчесывать волосы и приготовилась скандалить.

Филидоров и Толя демократически ушли, а Дунаев остался. Он эти дела вот как знал. У него у самого этот симбиоз распадался тыщу раз из-за Нюриных фантазий.

– Я сейчас приберу, – сказала Вика.

– Сама приберу, – сказала Нюра.

– Ну что ж… тогда я уйду.

– Ага… Ступай, – сказала Нюра.

– Ладно… – Сапожников махнул рукой. – Ладно. Иди.

– Ты меня неверно понял, – сказала Вика.

– Я тебя верно понял.

– Я ухожу потому, что с тобой я становлюсь такой же сумасшедшей, как ты.

– От себя далеко не уйдешь.

– Поцелуй меня, – сказала она, – сейчас или никогда.

– Не хочется.

– Не сдавайся, Сапожников. Я тебе не гожусь, – сказала Вика. – Ни за что не сдавайся.

И ушла.

Легко сказать, не сдавайся. Пожить бы немножко просто так, как трава растет.

– Ишь чего захотел, – сказал Дунаев.

Нелеп и смешон был Сапожников до удивления. Он был похож на человека, который удачно идет по утонувшим в воде камушкам, в полной уверенности, что идет по воде и что, стало быть, вообще по воде ходить можно, и он удивляется, почему это другие люди не ходят по морю, аки посуху.

Раздался звонок в дверь, и Филидоров с Толей все же вернулись. Но без доктора Шуры.

Филидоров и Толя топтались в ночном дворе, чтобы не мешать Вике скандалить с Нюрой из-за Сапожникова. Потом из подъезда пробежала Вика. Наверно, и им пора было по домам, но что-то их удержало.

Филидоров припомнил, как на диспуте Сапожников кинул цитату из Менделеева – лучше какая-нибудь гипотеза, чем никакой.

И, вспомнив Сапожниковы бредни, Толя и Филидоров подумали – чем черт не шутит? И вернулись.

Ну а потом, как уже рассказано вначале, сели пить чай. Вошла летающая собака. О ней высказались разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия, ушел спать.

Вечерок не получился.

– Вы с ним не так разговариваете, – сказал Дунаев. – Это все бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей.

– А он и в детстве был дефективный, – сказала Нюра.

– Какой?

– Дефективный.

– А как с ним разговаривать? Как?!

– А вы его разжалобите.

– Что?

– Ну да… – сказала Нюра. – Слезу подпустите… Он жалостливый.

– Чушь какая-то, – нахмурился Толя. – При чем тут жалость? Жалости в науке не место.

– Место, место, – сказал Дунаев. – Вы ему растолкуйте, кому без этой вашей штуковины не жить… Он и раскиснет… Он вам враз все придумает.

– Детский сад!

– Это точно, – сказал Дунаев.

– Погодите, – повеселел Филидоров. – Тут что-то есть.

– Вы ешьте компот… Он пастеризованный, – убедительно сказала Нюра.

И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские теории – потому что он ученых пожалел, так, что ли?

Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова.

– Вставайте… – сказал он, – потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль…

Сапожников открыл глаза.

– Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, – сказал Филидоров.

– А что? – спросил Сапожников. – Вы бы тогда хорошо жили?

– Наверно.

– Это можно.

Филидоров подмигнул Толе.

– Что можно? – спросил Толя.

– Можно сделать, – сказал Сапожников. – Можно сделать гипотезу, которую поймет ребенок.

Филидоров засмеялся.

Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников.

– Ну и кто же он такой? – спросил Филидоров.

– Летающая собака.

– Оставьте меня в покое! – закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры. – Оставьте меня!

И они уселись потолковать.

Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны до конца и посильно.

Никого лишнего в квартире Дунаевых.

Остались четверо, которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если повезет, а она знает, потому что знает.

Есть такое знание, когда доказывать ничего не надо.

– Ну, Дунаев, – сказал Сапожников, – они хотят гипотезу, понятную ребенку… Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.

– Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, – сказал Дунаев.

– А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее одинаково. Кроме полных кретинов.

– Какая же это область?

– Область здравого смысла.

– Вот как раз тут у меня большие сомнения, – ухмыльнулся Филидоров.

– Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я право не поверить им обоим?

– Можешь. А конкретно?

– Один великий ученый сказал, что свет – это частицы, а другой великий ученый сказал, что свет – это волна.

– …Я в физике ничего не смыслю.

– Да не в физике, а в здравом смысле, – сказал Сапожников. – Два авторитета не сговорились – можешь ты им не поверить обоим, обоим?..

– Так и не сговорились? – спросил Дунаев.

– Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили – и точка.

– Но ведь, наверно, это установили?

– Ага, – сказал Сапожников. – Но не объяснили, как это может быть.

– А ты объяснил?

– А я объяснил.

– Кому?

– Себе, конечно… Жить-то ведь как-то надо? – сказал Сапожников.

– Ну и как же ты объяснил? – спросил Дунаев.

– Свет не иллюзия… – сказал Сапожников. – Это штука материальная. Это установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под названием «свет». И у этого состояния две характеристики – он и на волну похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда… слово «амплитуда» понятно?

– Слово «амплитуда» понятно, – сказал Дунаев.

– Ну вот… он и на частицу похож, свет… бьет порциями, квантами… Слово «квант» слыхал?

– Слыхал.

– Ты на бильярде играешь?

– Малость.

– Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?

– Первый отлетит.

– А остальные? – спросил Сапожников.

– На месте останутся… А что?

– Ага… – сказал Сапожников. – Остальные стукнутся друг об друга и на месте останутся… По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.