Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

На стене в хате Анатолия Васильевича висела свежая карта. На карте появились капельки, нависающие с севера и юга над Курском. К вечеру пятого июля капельки стали растекаться в разные стороны, шестого — они выросли уже в капли, а седьмого — угрожающе нависли над Курском. Макар Петрович эти капельки сначала чертил красным карандашом, затем синим, потом черным.

«Клещи», — произнес он восьмого вечером. — Я ждал, что именно здесь они выступят, — не без скрытой гордости намекнул он на тот разговор, который когда-то происходил в присутствии Николая Кораблева в хате Макара Петровича.

Анатолий Васильевич искоса посмотрел на него, понимая, что начштаба оказался в споре прав, но его кольнуло то, что вот бывший председатель райсовета разгадал намерения немцев, а не он, Анатолий Васильевич, всю жизнь военный. И, чтобы пронять Макара Петровича, он, ссылаясь на приказ, запрещающий даже разговаривать о планах, сказал:

— Вам должно быть известно, что трепаться о планах не положено.

— Вместе трепались, товарищ командарм.

— Я не трепался. Я объяснял обстановку Николаю Степановичу.

— А я вносил поправки.

Анатолий Васильевич некоторое время молчал, давя в себе неприязнь к Макару Петровичу, затем произнес:

— Ты чего-то ко мне сегодня агрессивно настроен.

— Устал, товарищ командарм. Прости, пожалуйста, — Макар Петрович, снова перейдя на «ты», заговорил: — Смотри-ка, товарищ командарм, а и в самом деле, что тут творится! — и зеленым карандашом «подвел» капельки на карте. — Не так воюют. Я бы не дал себя зажать в «клещи», — чуть погодя добавил он.

— Ты бы. Не дал бы! Пойдем-ка лучше ночку посмотрим, товарищ начштаба, — предложил Анатолий Васильевич и первым пошел на выход, столкнувшись тут с Галушко. — Не мешай! — крикнул он ему. — Мы на минутку. Без тебя обойдется!

Позавчера через Нину Васильевну он узнал о том, что Галушко «опередил» их, и был им страшно недоволен.

— Идет война, а они, как кролики: рожать надо, — проворчал он и сейчас, выходя во двор.

Небо было чистое, глубокое. И по этому глубокому небу катилась полная луна, яркая, светлая, будто раскаленная сталь. Южнее небо полыхало заревом. Зарево дрожало, тряслось, то вдруг вспыхивая, то угасая. И по этому зареву Анатолий Васильевич определил, что бои идут совсем близко, в каких-нибудь двадцати — тридцати километрах, и не только южнее, но восточнее: зарево, как серп, огибало армию Анатолия Васильевича.

— Малоархангельск, видимо, взят: видишь, зарево восточнее нас? — проговорил он, обращаясь к Макару Петровичу.

— Грустно, — убийственно-спокойно произнес тот. И почему-то именно вот это, убийственно-спокойно сказанное Макаром Петровичем, взвинтило Анатолия Васильевича.

«Рокоссовский занят боями, а я — переживаниями: хожу и вздыхаю. Надо произвести перегруппировку, приготовиться к встрече врага», — тревожно подумал он, шагая в хату, и только тут сказал:

— Слюни распустили мы с вами, Макар Петрович. Надо позвонить Рокоссовскому, а то потом скажет: «Я воевал, а вы?» — Он взял трубку и вызвал Рокоссовского, говоря уже тоненьким голоском: — Это я, Константин Константинович. Узнаете? Рад, рад! Узнали? Двадцать — тридцать километров от нас. В тыл заходят. Что делать?

— Не нервничайте. Вы старый солдат, а нервничаете.

— Да я не нервничаю!

— По голосу слышу: нервничаете… Мне сейчас немного некогда, Анатолий Васильевич. Скоро приеду. Чайку вот только попью. Поклон Нине Васильевне. Поняли?

Анатолий Васильевич отнял трубку от уха, долго смотрел в раковину, как бы ожидая, что оттуда снова послышится голос Рокоссовского, затем медленно, неохотно положил трубку на аппарат и вдруг тихо произнес:

— Значит? Значит, выполняет план главнокомандующего.

И опять в ожидании потянулись тревожные дни и ночи.

Сегодня уже было одиннадцатое июля, а южнее армии Анатолия Васильевича все еще шли ожесточенные бои. Война была совсем рядом, в десяти — двенадцати километрах от Грачевки: земля, хаты, воздух содрогались беспрерывно.

Анатолию Васильевичу и всем в штабе армии было известно, что немцы к исходу восьмого июля только на участке Малоархангельск — Поныри — Гнилец потеряли до сорока двух тысяч убитыми, до восьмисот танков и самоходных орудий «фердинанд». Рокоссовский умелыми контрударами свалил «гитлеровского зверя». Но как раз Вот это-то и угрожало армии Анатолия Васильевича: смертельно раненный зверь может еще вскочить на ноги и кинуться в сторону, то есть на армию Анатолия Васильевича. В этом отношении самую большую тревогу стал проявлять Пароходов. Он за эти дни, разъезжая по дивизиям, полкам, по тылам, всех «взвинчивая», стал походить на солдата, которому сказали: «Вот сейчас ты пойдешь в бой. Будь готов!» Но удивительно спокоен был Макар Петрович.

Когда около него начинали нервничать, особенно Пароходов, начштаба стучал костяшками пальцев по столу и произносил:

— После войны всем надо ехать в Кисловодск: сердца шалят.

Но сегодня расстроился и Макар Петрович.

Они — Анатолий Васильевич, Пароходов, Макар Петрович, Нина Васильевна и Николай Кораблев — сидели за столом и завтракали.

— Мы, как старые солдаты, — с легкой руки Рокоссовского Анатолий Васильевич в разговоре теперь всегда подчеркивал: «Мы, старые солдаты», что очень не нравилось Нине Васильевне, особенно «старые». — Мы старые солдаты и должны иметь волю — не нервничать, — это он сказал по адресу Пароходова, но тот все равно то и дело вскакивал из-за стола и вскрикивал:

— Ох ты! Долго в напряжении стоит армия. Долго! Мы как откупоренное вино: оно может перестояться и превратиться в уксус. Знаете об этом?

Анатолий Васильевич хотел было сказать: «Мы, старые солдаты», — но, глянув в окно, встревоженно произнес:

— Маршал! — и кинулся на выход.

Нина Васильевна поднялась из-за стола и, обращаясь к Николаю Кораблеву, сказала:

— Пойдемте сюда, — и увела его за перегородку, усадив тут на стул, а сама села на кровать.

Маршала Николай Кораблев до этого знал только по портретам в газетах. По портретам в газетах он казался огромного роста, широкоплеч, а вот тут, через щель перегородки, он увидел, что маршал совсем небольшого роста. Губы у него толстоватые, а в уголках губ какие-то жесткие черточки, которые он, видимо, намеренно скрывал улыбкой. Лоб высокий, выпуклый.

Маршал привез с собой генерала Купцианова, командующего соседней армией, того самого Купцианова, которого почему-то недолюбливал Анатолий Васильевич. Анатолий Васильевич знал, что Купцианов в молодости носил русскую фамилию Купцов, а потом через печать изменил на Купцианов, что теперь он у себя в армии живет на широкую ногу: у него целый штат прислуги — девушки в беленьких фартучках, винный погребок, десятка полтора автомашин, что он возит с собой даже ванну. В этом как будто ничего особенного не было, но Анатолий Васильевич сам жил почти по-солдатски и осуждал всякую «роскошь».