Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

Анатолий Васильевич вполне понял его и быстро заговорил:

— Да, да, советский генерал так и должен рассуждать… Помочь надо соседу, — он снова показал на Купцианова. — Помочь! Что ж, я готов, — и, подойдя к карте: — Помогу. Готов помочь. Только он со своей армией пойдет так: форсирует реку, прорвет линию обороны вот здесь, а мы со своей армией вот тут — через болота, чуть правее. Да. Да. По болотам. В случае если соседу будет туго, пускай крикнет — помогу. Сразу же помогу. Да. А так что же? — и вдруг у этого закаленного в боях генерала губы задрожали, как у несправедливо обиженного ребенка. — Да разве вы не понимаете, товарищ маршал, какую обиду наносите всей армии своим приказом? Полтора года готовились к самостоятельной операции… и перед боем разрушена вся честь армии… Силы отданы соседу… На затычку.

Маршал и Рокоссовский переглянулись. Купцианов сжался на стуле и стал каким-то маленьким. Маршал встал, пробежался по комнате, обходя стол, стулья, Анатолия Васильевича, и, остановившись перед картой, неожиданно сказал:

— Будет так.

В комнате все уставились на него: никто не знал, как истолковать слова: «Будет так». А в это время еще вошла Нина Васильевна, неся чай, вино и закуску. Остановившись у стола, она, мягко улыбаясь, обращаясь к маршалу, проговорила:

— Я ведь не военная, совсем не военная… И вы, товарищ маршал, извините меня, если я нарушаю вашу беседу. Но я обязана покормить вас, — и, подойдя к маршалу, она взяла его под руку, повела к столу и усадила рядом с собой.

— Сдаюсь! Сдаюсь! — намеренно громко прокричал маршал, поднимая руки вверх, и тут же серьезно обратился к Анатолию Васильевичу: — Хорошая у вас спутница. Нет, честное слово… И не поймите меня плохо.

— А я и не могу плохо-то понять, — Анатолий Васильевич на миг весь засветился и добавил: — Вот и Николай Степанович мне такое же говорил. Гость у нас тут — директор моторного завода с Урала, — и снова помрачнел.

— А-а-а… А где же он? — маршал посмотрел вокруг. — Прячете хороших гостей?

— В пятой дивизии, — Анатолий Васильевич хотел было сказать, что Николай Кораблев гостил в пятой дивизии, а сейчас находится за перегородкой, но маршал перебил его:

— Вы бы… Вы смотрите… На фронте ведь пуля не жалеет и гения… Смотрите… Может, лучше его отправить на это время подальше в тыл? A-а? Отправьте-ка его из дивизии!

За столом все переглянулись, а Анатолий Васильевич, как на спасительницу, посмотрел на Нину Васильевну и сказал:

— Нинок, выручай!

— Экая беда! — воскликнула, смеясь, Нина Васильевна и обратилась к маршалу: — Вы ведь неожиданно вошли к нам… Куда же его девать, гостя? Ну, я и спрятала его в спальне, — и Нина Васильевна вывела из-за перегородки смущенного Николая Кораблева.

Маршал пошел ему навстречу, поздоровался за руку, сказал:

— Урал, Урал! Красивый Урал! Он Петра Великого спас и нас выручает, — и тут же, словно забыв об этом, подбежал к карте, долго смотрел на нее, бубня какой-то марш, пристукивая в такт правой ногой так, как будто в комнате, кроме него, маршала, никого и не было. — Так, так, так, — в мотив марша бубнил он, рассматривая карту, думая: «Да… честь армии — великое дело. Обида? Законная обида… и не только генерала. Полтора года готовились… и на затычку. А есть ли в этом необходимость — на затычку? Сейчас дать армии самостоятельную операцию — значит удвоить и утроить ее силы. Передать из армии две дивизии Купцианову — значит фактически свести армию на нет. Обида породит бессилие. Да и предложение генерала разумно — через болото», — и маршал, резко повернувшись ко всем, сказал:

— Будет так. Генерал Горбунов со своей армией идет правее по болотам. Армия Купцианова — левее, как и раньше было разработано. Ну! — он посмотрел на всех, особенно внимательно на Николая Кораблева, и тихо произнес: — Завтра утром обрушиваемся на врага, — и быстро пошел к двери, как бы говоря: «Все решено. Нам пора!»

— А чай? Чай-то, Георгий Константинович, — прокричала Нина Васильевна, назвав маршала по имени и отчеству.

— Прошу прощения, — круто повернувшись на пороге, ответил маршал. — Но не теперь… потом.

Они сидели на пенечках у опушки леса, оба раздутые плащ-палатками. Михеев безотчетно выковыривал палочкой корешки полынка, а Николай Кораблев смотрел вправо, за реку Зушу, где горела деревенька. Оттуда неслись ружейные выстрелы, иногда слышалось далекое «ура-а-а!». Вон загорелась новая хатка. Огонь жадно обнял ее всю и тут же перекинулся на соседнюю… А вот это — что-то сказочное: летят трассирующие пули, будто фантастические фиолетовые птицы. В зареве же пожара высоко кружится одинокий журавль. Около него плещутся не то чайки, не то голуби.

Все это было необычайно красиво. Но вот со стороны врага заработал миномет. Огненные шары начали рваться то тут, то там. Михеев перестал выковыривать корешки и встревоженно глянул в сторону пожара.

— Ох, ты! Как бы там наших ребятишек не поцарапал!

И с Николая Кораблева зачарованность моментально спала, в сознание вошло понятие: «Война!»

— А зачем это вы? — болезненно морщась, спросил он, показывая рукой на пожарище.

— Немцы не так умны, как хвастаются: тут ведь сидит их наблюдатель. Слышали, может, недавно мы откопали? Парень попался хороший. Он им под нашу диктовку донес, что все спокойно, только будет небольшое наступление вон на ту деревушку. Они поверили и издали приказ: «Общего наступления ждать не следует». Адъютант! — крикнул Михеев.

Из-за куста вышел Ваня.

— Скажите Коновалову, чтобы он не занимал деревню. На хрен она нам нужна!

— Есть, товарищ полковник! — И Ваня тихо, будто по воздуху, скрылся.

Плыла луна. Она то пряталась за облака, то снова появлялась, обливая все дрожащим светом, будто ртутью. Из белой ночи показался командир батальона. Придерживаясь рукой за проволоку, он шагает, как во сне. За ним гуськом — его бойцы. Они идут молча, видимо, каждый думая о своем. Лунный свет падает на боковины вещевых мешков, на скатанные шинели, на автоматы. Особенно ярко светятся острые углы. И люди идут, идут, идут… В шаг, тихо, но четко…

Николай Кораблев смотрит на них и думает:

«Может быть, сегодня, и наверное сегодня, многих из них не будет в живых. А ведь у каждого, очевидно, есть жена, дети. Маленькая Нюрка или маленький Саня скоро могут получить извещение-похоронную: «Ваш отец геройски пал за родину…» Дети! Они-то еще вырастут, их окружат заботой, лаской. А мать, жена? Разве какая посторонняя ласка может заменить ласку мужа?.. Ужасно! Ужасно! И это в то время, когда мы претворили в быт самую передовую человеческую мораль: «Человек превыше всего»! Но это надо, надо! Надо умирать за родину, за нашу самую передовую страну в мире!» — и ему страшно захотелось крикнуть этим людям: «Товарищи! Надо! Надо! Надо!» — но кричать было запрещено, и он молча смотрел на людей.