Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

— Ты вот что — прикрой душу заслонкой, а то с ума спятишь. Двоих мертвых увидел — и все в тебе затрепетало, а коль перед тобой сотня, тысяча, а то и десять тысяч — горы народу, убитого, разорванного? Нет, ты скажи себе: «Здесь война: печали похоронной не место».

Какая это станция? Трудно отгадать: все разрушено. Все: и вокзал и подсобные постройки. Так же развален и городок. Всюду сплошной щебень битого красного кирпича или груды золы. Только кое-где торчат закоптелые трубы печей. Вернее, не только трубы, но и все печи. Вон стоит печь — и целехонькая: основание, под, даже чело прикрыто жестяным заслоном, дальше тянется труба. Как страшно смотреть на такую печь! На нее смотреть так же страшно, как в трескучий мороз на нагого человека. Представьте себе: в трескучий мороз по улице бежит нагой человек и безумно кричит. Да! Да! И эта печь безумно кричит: ведь около нее кто-то жил. Вон около той печки, вероятно, жила семья, в которой росла дочка — юная, веселая, задорная. Решила выйти замуж: жених хороший, любимый, такой же молодой и радостный… И вдруг все рухнуло. А вон там, в семье, очевидно, был сын инженер, или агроном, или учитель… только что окончил высшее учебное заведение, приехал к отцу-матери, чтобы порадоваться вместе с ними и похвастаться перед односельчанами: «Вот кто я — инженер!..» И вдруг все рухнуло. Все! Остались красный щебень, пепелище, закоптелые печи и игривый ветер. Сгорел и скверик: деревья таращатся голыми рогульками, как окостеневшими змеями. Только на одном дубе пробились листья — широкие, рогатые и зеленые.

— Как называется городок? — спросил Николай Кораблев.

— Новосиль, — ответил Сиволобов. — Городок был как игрушка, скажу тебе… А теперь пепел.

— Новосиль, — шепчет Николай Кораблев. — Новосиль, — и неотрывно смотрит на развалины городка.

— Заслонку, говорю, на душу поставь, — уже грубо произносит Сиволобов. — Не то тут смотрины эти тебя с ума сведут. Потопали! Ты пункт свой знаешь?

— Да какой пункт? Мне в штаб армии надо.

При упоминании штаба армии Сиволобов присмирел, затем тряхнул головой.

— В верховье, значит? Не бывали мы там. Где не бывали — там не бывали. Однако командующего знаем: Анатолий Васильевич Горбунов. Генерал-лейтенант. Человек крепкой силы и в годах. Душой боевой. Встречались. Однажды! — и почему-то почесал затылок, смахивая пилотку на нос.

К станции подкатила маленькая, юркая сизая машина «виллис». Подпрыгивая, будто сбрасывая с себя пыль, она со всего разбегу остановилась. Дверка открылась, и из машины вышел крепко сколоченный, быстрый на ногу старший лейтенант. Осмотрев бойцов, он направился к Николаю Кораблеву и, поглядывая на его шляпу, скрыто улыбаясь, с украинским акцентом произнес:

— Я за вами. Вы ведь Николай Степанович Кораблев? — и, не дожидаясь ответа, добавил: — Товарищ генерал-лейтенант, командующий армией требует вас к себе. Прошу.

Николай Кораблев поправил шляпу, потрогал рюкзак и, жалея, что сейчас придется расстаться с Сиволобовым, проговорил, обращаясь к лейтенанту:

— Это мой… друг. Можно его подвезти?

— Седайте, товарищ боец, — сказал лейтенант.

Сиволобов укоризненно посмотрел на Николая Кораблева, как бы говоря: «Эх ты, гражданский! Разве нам можно к командующему?» — и, отдавая честь, ответил:

— Нет, уж спасибо, товарищ старший лейтенант. Мы от своих отставать не намерены, — и, улыбнувшись Николаю Кораблеву, добавил, переходя на «вы»: — Душевный вы есть человек… Ну, заглядывайте к нам в гости… в пятерочку, — с этими словами он и скрылся в толпе бойцов.

Машина тронулась.

Они долго ехали молча, обгоняя обозы, бойцов. Поля всюду были порезаны окопами — зигзагообразными, а местами, особенно в овражках, виднелись какие-то норки, похожие на кувшинчики; это были индивидуальные окопчики. Но вот это что-то непонятно: лес повален и выжжен, будто на него обрушилась огненная лава.

Старший лейтенант повернулся, показывая на это место:

— «Катюша» поработала, — затем снова смолк, и только когда они выехали на шоссе, местами развороченное воронками, он заговорил: — Генерал у нас хороший!

— А вы кто?

— Адъютант.

Николай Кораблев намеренно задрал:

— Ну, где это слыхано, чтобы адъютант ругал своего генерала?

— Не-ет. Он у нас особенный, — все так же с украинским акцентом произнес адъютант. — А мою фамилию знаете? Я Галушко. Так и зовите — Галушко, — подчеркнул он, как будто лучше его фамилии на свете и нет.

Гул от разрыва снарядов все приближался и приближался. Вот он стал уже совсем густым.

— Где это стреляют? — спросил Николай Кораблев.

— Конюшню бьют.

— Что за конюшня?

— Тут река есть такая, Зуша. По ту сторону реки на бугорке колхозная конюшня. Засели в нее немцы, укрепились, и мы с год их оттуда выкуриваем и никак, хоть лопни. Эта конюшня у нас вот тут, — и Галушко ладонью крепко хлопнул себе по шее.

— Значит, важное дело?

— А то!

Шофер у развилки дорог придержал машину, спросил:

— Товарищ адъютант! Куда? Направо, налево?

Галушко глянул, помедлил, сказал:

— А направо проскочим?

— Первый раз, что ль?

Тогда Галушко повернулся к Николаю Кораблеву, поясняя:

— Налево — это к штабу, но через болота. Буксовать, пожалуй, будем: вчера дождь прошел. Направо — в обход, — он протянул правую руку, затем согнул ее крючком. — Зато дорога ровная, но от немцев близко: пять-шесть километров. Речку переедем — и влево — километров тридцать от штаба. Хотя и дальше, но выйдет ближе. Как вы на это смотрите?

— А мне-то что! Вы хозяева, — ответил Николай Кораблев.

— Тогда давай направо, — скомандовал Галушко.

Машин грузовых и легковых по дороге стало попадаться все больше и больше. «Виллис» затерялся среди грузовиков, как заяц в стаде коров. Изворачиваясь, виляя, он обгонял пятитонки и вскоре выскочил к повороту, где стоял столбик со стрелой и надписью: «На переправу». Из будки вышел часовой. Он сначала хмуро посмотрел на «виллис», который нахально лез вперед, но, узнав Галушко, заулыбался, сказал:

— Опоздали, товарищ старший лейтенант: встречный поток пошел.

— А может, проскочим? Пусти. Срочное дело.

— Ехайте. Только уж если встречный пошел через мост, подождите на обочине.

— Есть «подождите», товарищ начальник, — полушутя кинул Галушко.

И «виллис» ринулся на переправу. Он несся по длинной дамбе, подпрыгивая и даже повизгивая, как кутенок. Но, подскочив к мостику через реку, остановился: навстречу двинулся поток машин.

— Эх, опоздали на какую-то минуту! — горестно произнес Галушко. — Генерал ждет обедать, а мы вот тут топтаться будем, — и, глянув на часы, сказал: — Без пятнадцати пять. Да. Запоздаем к обеду. А генерал у меня такой: ровно в шесть — обед, ровно в десять — ужин, ровно в двенадцать — спать, ровно в восемь — подъем, хоть небо провались. Мы так с ним живем, это, конечно, не в боевое время. А когда бой, — все насмарку.