Федор Панфёров - Борьба за мир [2-я редакция]

Преподаватель словесности выполнял просьбу директора, а Толя Горбунов, напрягая память, в точности декламировал стихотворение. Все ахали, охали, подчеркнуто хвалили «вундеркинда», а попечитель гимназии купец Калашников произносил свое постоянное:

— Далеко пойдет паренек. Завидно. К примеру, в цирке выступает или в балагане. Мешками деньги домой таскать будет.

С Калашниковым все соглашались, особенно местные тузы.

Но однажды математик Кулаков раздельно, будто решая какую-то сложную задачу, сказал:

— Да-с. Пойдет. Если… если не свихнется. Были случаи, — продолжал он в наступившей тишине. — Выдающиеся способности по математике, в области искусства — музыки, например. В детские, конечно, годы. А потом? В семнадцать, восемнадцать лет — пустомеля: простых действий арифметики не знает, простую ноту не возьмет.

Директор весь сморщился, будто прорванный резиновый мяч.

— Ах! — вскрикнул он. — Вы опять за свое, Николай Ивано-о-вич, — презрительно подчеркнул он «Иванович» и в отчаянии ринулся: — Какое нам дело до того, что с ним будет в семнадцать лет? Не правда ли, господа? Не правда ли, господин попечитель?

И никто не видел, как от стыда и унижения сгорал Толя.

С математиком Кулаковым и сошелся Анатолий Горбунов. Вдвоем на квартире Кулакова они часто засиживались допоздна, решая ту или иную сложную теорему. Именно здесь Анатолий познал поэзию математики и решил после окончания гимназии поступить в Московский университет, на физико-математический факультет. Да. Да. Вот еще несколько месяцев учебы, затем сдаст экзамен на аттестат зрелости, потом два месяца каникул, и осенью он наденет костюм студента. От тряпичника — в университет! А потом? Потом он станет «выдающимся математиком». И тогда? Тогда — это уже затаенная мечта самого Анатолия Горбунова, — тогда он женится на Нюрочке, дочке Кулакова. Она тоже оканчивает гимназию. Какая она чудесная, эта Нюрочка: глаза у нее с обжигающим блеском, голос мягкий, теплый, а походка неслышная!

И все эти мечты были нарушены неожиданно и жестоко. Осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда он намеревался отправиться в Москву, чтобы там поступить в университет, его призвали в армию как рядового и определили в запасную роту. И все рухнуло. Все. Осталось: «Раз-два. Левой. Левой. Коли. Беги. Прыгай». Нет. Нет. Как только закончится война, он уедет в Москву и поступит в университет. А война, говорят, вот-вот закончится. Ну, еще месяц, ну, два-три… Но прошел месяц, другой, третий, а на шестой Анатолия Горбунова отправили на фронт, и тут, как знающего математику, его перевели в артиллерию. В артиллерии он и заслужил звание унтер-офицера. А потом? Потом, в тысяча девятьсот семнадцатом году, по всей стране пронеслась народная буря — революция. Куда идти? С кем остаться? Против кого биться? Обратиться бы к старому учителю Курбатову, но того в тысяча девятьсот пятнадцатом году сослали куда-то на Север. За что? Анатолий Горбунов не знал. И вот в один весенний день к нему пришло письмо.

«Толя! Ты мне дороже сына, — писал учитель Курбатов. — Я вернулся домой и отсюда пишу. Ты теперь сильный. Но вспомни нужду, унижения, какие претерпел в гимназии, и становись в ряды большевиков, партии Владимира Ильича Ленина. Я его знаю: он народ не подведет».

Солдатский полковой комитет — и во главе Анатолий Горбунов. Затем бурные дни в Питере. Встреча с Лениным в Смольном. Ленин заговорил с ним, как со старым знакомым.

— Ага! Это вы, товарищ Горбунов, — и пожал ему руку. — Спасибо от всего пролетариата и от партии: разгромили вы хлюпиков Керенского… А теперь приехали сюда с товарищами-солдатами? Помогайте, — и, громко смеясь, спросил намеренно по-волжски: — Одолем или не одолем? — и тут же серьезно сказал: — Одолеем. Непременно буржуазию одолеем.

Затем в боях от Царицына до Черного моря как командир полка прошел Анатолий Горбунов. Отсюда он вернулся на Волгу, в город Хвалынск, чтобы повидать ту, о которой мечтал. И он встретил ее — Нюрочку. Преждевременно постаревшая, брюзжащая на революцию, она только и сказала:

— Проклинаю… вас вместе с ними.

А математик Кулаков, словно помешанный, зыркнул на него глазами и таинственно произнес:

— Слыхал и в точности знаю — большевики по всем крупным городам расставили виселицы. Сто фабрик перевели на выработку железных виселиц. Железных, чтобы не сгнили, заметьте.

Все-все, как по книге, читает Анатолий Васильевич. Вот снова Москва. Тысяча девятьсот двадцать четвертый год. Отгремели пушечные раскаты. Страна вступила в полосу мирного труда. Тут бы и уйти из армии, но вызвал Сталин, посоветовал:

— Математики у нас найдутся. Ученые военные нам позарез нужны. Поступайте в академию.

И военная академия окончена. Встретился с Ниной Васильевной — с лучшим товарищем в горестях, бедах и радостях. Но сбросить бы военный мундир. Конечно, теперь поздно поступать в университет. Какой уж университет, когда вот-вот хлопнет сорок пять лет! Осталось одно: забраться куда-нибудь под Москву или на юг, построить дачку, приобрести библиотеку, заняться чтением, а главное — математикой…

В тысяча девятьсот тридцать девятом году Анатолий Васильевич снова встретился со Сталиным и сказал:

— Иосиф Виссарионович, мне скоро пятьдесят…

— Что ж, юбилей справим.

— Спасибо. Но, может быть… Может быть, отстать от военного дела? Все-таки тянет любимое — математика.

Сталин некоторое время расхаживал по кабинету, раскуривая трубку, затем проговорил:

— Хорошо.

Анатолий Васильевич радостно подумал: «Вот и я у себя: математик».

— Хорошо, — повторил Сталин. — Мы, конечно, во много раз стали сильней старой России… но… но ведь капиталисты еще не слабее нас? Вы уйдете из армии, займетесь математикой — любимым делом. Неплохо. Другой уйдет из армии, займется историей — любимым делом. Неплохо. Третий уйдет из армии, займется географией — любимым делом. Неплохо. Разве среди нас есть такие, для кого война — любимое дело? Мы люди мирного, творческого труда: перестраиваем общество на коммунистических началах. Хорошее дело. Но капиталисты ненавидят нас и готовят на нас войну. И навяжут нам ее, хотим мы этого или не хотим. Нет, не советую вам уходить из армии. Придет время, займетесь и математикой, а я буду приезжать к вам и выслушивать вас, — дружественно закончил Сталин.

И вот снова война — свирепая, страшная.

Любил ли он, Анатолий Васильевич, военное дело так же, как, например, любил математику? Нет. Военное дело для него являлось обязанностью, священным долгом перед народом, перед партией… а так — построить бы где-нибудь дачку, приобрести библиотеку и читать, читать. Читать и работать над математическими проблемами.