Эдуард Русаков - Театральный бинокль [сборник]

Да — ради Закатова… Да. Да.

Нажал кнопку звонка.

Дверь отворила соседка, молча кивнула, исчезла в кухонном тумане.

Ракитин прошел по коридору, ныряя-лавируя между сохнущими простынями и рубашками.

Постучался.

Услышал голос Надежды — «да!» — и вошел в ее комнату.

Было жарко и душно.

Надежда лежала, закутавшись в теплое одеяло, горло замотано полотенцем, лицо красное. Большие карие глаза — круглые, как у ребенка. Озорная челка.

— Здрасьте, Ракитин, — сказала она хрипловато. — Разве у вас нерабочий день?

— Обеденный перерыв, — ответил он, приближаясь к постели и опуская авоську с яблоками на тумбочку. — Вот… принес вам фрукты. Витамины. Ешьте, пожалуйста. Как говорится, на здоровье.

— А как вы узнали, что я болею? — удивилась Надежда. — По радио, вроде, об этом не сообщали…

— Видел Закатова — он мне сказал.

Глаза ее сразу заблестели, едва он произнес фамилию поэта, — во всяком случае, так ему показалось.

— Как же вы ухитрились простудиться? — спросил Ракитин. — В такую жару…

— Обожаю мороженое!.. — сказала она, вздыхая и жалобно гримасничая. — Могу съесть подряд пять порций. Вот бог и наказал.

— А что — ангина?

— Ну, конечно. У меня хронический тонзиллит. Такая обида: на улице — жара, июль, а я тут валяюсь. Третий день хвораю… все бока отлежала. Так глупо, аж зло берет. Да вы садитесь, Ракитин!

Он сел в кресло. Кресло было старое, продавленное — и он провалился, колени круто рванулись вверх. Тогда Ракитин передвинулся вперед, на самый край кресла. Сидеть было очень неудобно.

Надежда смотрела на него искоса, из-под челки, чуть улыбалась. А он — словно застыл. Она перестала улыбаться.

— Странный вы человек, Ракитин, — сказала она. — Есть в вас нечто… страдальческое. Ну зачем вы всегда такой угрюмый? А впрочем — простите… И не сердитесь на меня.

— Нет, нет, что вы! Говорите, пожалуйста! — и он вскочил с кресла. — Мне так нравится ваш голос.

— Мой голос? — удивилась она. — Что ж хорошего? Обычный простуженный голос. Да, не повезло — в такую погоду… Впрочем, температура сегодня почти нормальная… к вечеру буду совсем здорова. А что это вы вскочили?

— Вам обязательно надо быть здоровой к в е ч е р у? — насторожился Ракитин.

— Да, представьте, — и она кокетливо прищурилась. — Меня пригласили… но, впрочем, это тайна. Короче — у одного знакомого сегодня маленькое торжество, он обмывает свою удачу…

— Имеется в виду Закатов? — быстро спросил Ракитин.

— Как догадались? — и Надежда нахмурилась. — Не нравится мне ваша проницательность… Да, Закатов. Он звал меня, ну, приглашал… У него книжка в Москве вышла. А что, он и вас пригласил?

— Нет. Зачем я ему?

— Извините. Это ведь неофициальное мероприятие, так… узкий круг…

— Я все понимаю, — быстро кивнул Ракитин.

Надежда уставилась в потолок, прошептала:

— Даже не знаю — идти, не идти…

— Вы ж больны!

— Вот я и говорю — сомневаюсь.

И она размотала полотенце, отбросила в сторону, облегченно и жадно вздохнула, — а Ракитин с тоскливой нежностью посмотрел на тонкую ее шею, на хрупкое девичье горлышко, вздрагивающее от боли при затрудненном глотании, и у него самого заболело вдруг горло, заныло, словно он только что заразился ангиной.

— Зачем вы грызете ногти? — внезапно спросила она.

— Что? Да так… — растерялся он, как мальчишка. — Дурная привычка. А вам противно?

— Пора отвыкать, — заметила она с притворной строгостью.

— Надежда, — сказал он тихо, — Надежда… Надежда…

— Что с вами? — удивилась она. — Вам плохо? Вы так побледнели.

— Ничего… просто здесь душно. Можно, я приоткрою форточку?

— Да, разумеется. Хоть окно.

Ракитин подошел к окну, распахнул створку. На улице было так же знойно и душно, как и в комнате. Почти никакой разницы. И не проветришь.

— …Нет, правда, вы странный какой-то… Никогда не рассказываете о себе, — услышал он голос Надежды и обернулся. Она продолжала: — Я вот знаю вас второй год, а кто вы такой? Чем занимаетесь? Вы, случайно не Штирлиц?

— Моя фамилия Ракитин, — сказал он, боясь глядеть ей в глаза, — и вы это знаете. Работаю в конторе.

— Где, в какой?

— О, господи… не все ли равно?! — воскликнул он с таким горьким отчаянием, что она почти испугалась. — Не все ли равно, в какой именно конторе я работаю? Разве это важно? Контора — и все. Служба.

— Простите, — поежилась она. — Ну, а семья… вы женаты?

— Да! — резко, даже грубо сказал он и посмотрел на нее в упор. — Да, я женат. Есть у меня жена, есть. Ну и что?

— Ракитин, милый… что с вами происходит? — прошептала она. — Разве я сказала какую-нибудь бестактность?.. Вы уж простите, если что.

— Нет!.. Это вы меня простите! — он рванулся к ее постели и встал перед ней на колени. — Надежда!..

— Что? — прошептала она. — Ты влюбился, что ли?

— Я не знаю… все это так глупо.

— Ох, Ракитин… какой ты смешной, — и она снисходительно-ласково потрепала его волосы. — И этот хохолок на макушке… ужасно смешной!

А он схватил ее руки, уткнулся лицом в ее подушку и торопливо забормотал: — Надежда, Надежда, единственный раз!.. Один лишь разочек — коснуться тебя… ну, пожалуйста… Надя!

— Ракитин, очнитесь!.. Что с вами?! — испуганно закричала она, поднимаясь на локтях и глядя на него со страхом. — У вас лихорадка, вы весь горите! Немедленно успокойтесь, я требую.

— Не бойся, ничего не случится, — глухо шептал он в подушку. — Не бойся меня…

— Встаньте же, встаньте! — она вжалась в угол между стеной и кроватью. — Немедленно встаньте и сядьте в кресло.

Он подчинился.

Сидел в прежней позе, на краю кресла, опустив голову.

— Бедный Ракитин… — сказала она, успокаиваясь, убеждаясь в его безвредности и вновь становясь беспечной хворающей девочкой. — Бедняжка, зачем вы себя изводите?

— Не надо меня жалеть! — буркнул Ракитин. — Я знаю — вы любите Закатова… я все знаю. Не смею претендовать.

— Перестаньте. Закатов ни при чем. Он всего лишь мой друг, он дает мне практические советы… насчет стихов — и все, и только!.. А впрочем, отчитываться не собираюсь. Хватит, хватит, хватит об этом.

— Мне ничего не надо, — сказал он, еле сдерживаясь, чтоб не заплакать. — Мне, честное, слово, ничего не надо.

— Вот и хорошо, — сказала она.

— Мне б только хоть изредка видеться с вами…

— На литобъединении — и достаточно, — она холодно улыбнулась, прищурилась, откинула челку.

— Ох, если б я был Ракетов… — вдруг сказал он, мечтательно и печально. — Если б я был Ракетов — все было бы в полном порядке.

— Ракетов? Какой еще Ракетов?

— Герой моего романа. Забыли? Я ж вам рассказывал. Даже читал кусочки. Ну, помните? Человек, которому все удавалось, который имел все, даже больше, чем надо, и который в конце концов от всего отказался.