Мария Прилежаева - Удивительный год

В середине речи начальница подняла к глазам лорнет. Что такое? Кто там, в конце зала? Бывшая учительница Ольга Папперек! Наглость! Как она смеет! По мёртвой, почти бездыханной тишине, наступившей в зале, Ольга Александровна поняла: девочки знают, что она тут. Начальница взяла себя в руки. Не опуская лорнета, устремив леденящий взор в конец зала, продолжала свою речь.

Теперь она говорила не о щедрости отцов города, благодеяниями которых существует вверенная ей прогимназия, а об отверженных обществом, преступивших закон, о неизбежной каре, которая не минует тех, кто оскорбил отчий дом ослушанием.

Шорох прошёл среди пелеринок. Но никто не оглянулся. Классные дамы стояли на страже, каждая возле своего класса.

— Mesdemoiselles! — окончив речь, бесстрастно сказала начальница. — Вы услышите сейчас небольшой концерт, исполненный своими усилиями, вечером же, по обычаю, выпускницам будет дан бал.

— Merci! — раздалось из колонны выпускниц. Пелеринки по знаку классной дамы опустились в реверансе.

Ольга Александровна смотрела на всё это уже откуда-то издали, расставалась и не грустила. А отданы лучшие силы и волнения души! Неужели напрасно? Неужели сегодняшним балом с музыкой и кавалерами-гимназистами всё и окончится?

Концерт открылся вальсом Шопена. Розовая, пышная дочка одного из текстильных тузов города села к роялю. Ученица Ольги Александровны. Многих дочек в городе Егорьевске учила музыке Ольга Александровна, а мало радости доставалось ей от этих уроков. «Господи! Что она вытворяет из Шопена, эта сдобная булка! Полно, не уйти ли мне?» Но уже представлялся следующий номер. Две сестрицы, незатейливые и простенькие, обучавшиеся на попечительский счёт дочки старого сторожа бардыгинской фабрики, пели из «Пиковой дамы»:

«Вы мои славные, — думала Ольга Александровна, растроганно слушая, — ваше будущее, я знаю, ясное, как ваше пение. Уедете обе в уезд учить в сельскую школу и не позабудете наши книги, наши клятвы».

Стихи Майкова «Весна», объявила на смену певицам кокетливая девочка в локончиках.

«И твоё будущее знаю, — думала о ней Ольга Александровна, — довольно скоро Филипп Иоганнович или другой помощник механика сделает тебе предложение».

А на подмостках стояла исполнительница Майкова. Темноволосая, бледнолицая, с упавшими вдоль тела руками и каким-то сумрачным светом в глазах. В зале среди пелеринок возникло движение. Ольга Александровна увидела, девочки торопливо и бегло оборачиваются к ней, посылают ей взгляды, и она схватывала в их взглядах участие и смятение и что-то, что любила и лелеяла в них.

— Я не буду читать Майкова, — громко, отчётливо послышалось со сцены. — Я буду читать про Ольгу Александровну, нашу учительницу.

— Молчать! — Начальница вскочила из кресла, где сидела возле супруги городского головы. Взмахнула лорнетом и, вся трясясь и топая: — Молчать! Не сметь! Вон со сцены! И вы, вы, вон сейчас же! — Она тыкала издали в сторону Ольги Александровны лорнетом. — Вон сейчас же, чтобы духу вашего не было в учебном заведении, вверенном мне! А ты! — кричала начальница, замахиваясь лорнетом на девочку на сцене. — Негодница! Кто тебя подучил? — И супруге: — Ради бога! Умоляю, не придавайте значения!

Среди пелеринок поднялись шум, вскрики. Классные дамы метались между рядами.

— Не сметь! Прекратить! Не сметь! Становитесь в пары!

Вызванный кем-то, появился швейцар в позументах, как в набат, зазвонил в колокольчик.

Бледная, страшно бледная девочка всё стояла на подмостках, вытянув руки вдоль тела.

Ольга Александровна выбежала из зала. Набросила в учительской тальму на плечи. Она едва удерживалась, чтобы не бежать по городу.

«Спасибо вам, девочки! Теперь я знаю, не зря здесь прожито время. Я счастлива, я ничего не боюсь, я молода, я верю: доброе не пропадает. Теперь спокойно в дорогу, скорее в дорогу!»

Но лишь в середине июля Михаил Александрович Сильвин встретил в городе Минусинске невесту и привёз к себе в село Ермаковское.

Отъезд в Сибирь задержался. Перед отъездом надо было побывать в Подольске у матери товарища Михаила по Питеру, теперь соседа по ссылке. Кто сосед Михаила, почему его мать в Подольске — родина её там или привели обстоятельства, — этого Ольга Александровна не знала. Сильвин чуть не в каждом письме писал: обязательно, всенепременно надо заехать! Ехать в Подольск надо было через Москву.

В те времена от Егорьевска до Москвы ехали через Воскресенск. До Воскресенска двадцать пять вёрст. Из Воскресенска в Коломну, а тогда уже в Москву. Одним ранним утром Ольга Александровна тронулась в путь. Паровоз свистел, выплёвывал клубы белого пара, изо всех сил сновал поршнями, но вагончики тащились: плюх-плюх. Навек оставался позади уездный город Егорьевск, оставались соломенные деревеньки Лаптево, Комариха, Агрызково, Глуховская, где жили ткачи и прядильщики с егорьевских фабрик.

Ольге Александровне и не хотелось скакать. Железнодорожная ветка шла лесом. Хорошо ехать, глядеть по сторонам, прощаться со знакомыми местами. Вон берёзки на белых ногах качают ветками, провожают. И она им в ответ: «Уезжаю, оставайтесь, живите здесь без меня». Или к самой дороге выступят дремучие ели, нагонят тень, неуютом повеет из леса. Вдруг пёстрая от ромашек поляна, а на ней стал в кружок кудрявый орешник. «Как я любила осенью ходить по орехи, лазить в чаще, хрупать зелёненькие, ещё не очень твёрдые ядрышки!»

Ей вспомнился школьный концерт и ученица на сцене, с сумрачным светом в глазах. Это была нелюдимая, редко открывавшаяся девочка, казалось, какой-то огонь тайно сжигает её и необычайная, драматическая ожидает судьба. Такие страстные и скрытные натуры, не дрогнув, идут за убеждения в тюрьму, на казнь.

«Ведь это она о себе говорила, о своей, может быть, доле, — думала Ольга Александровна. — А я обыкновенная, еду в Сибирь, потому что люблю его, вот и всё».

Ей представлялась тайга, глухая и тёмная, куда темнее и глуше дремучего ельника, мимо которого они проезжали железной дорогой из Егорьевска. Она воображала Саяны и неведомое село Ермаковское, и как они будут там жить с Михаилом и с крыльца их избы видны будут хмурые отроги Саян.