Мария Прилежаева - Удивительный год

«Хороший у нас народец, Володя, понятливый», — подумала Надежда Константиновна.

И он думал об этом. Хороший, верный революционным задачам «народец»! С какой охотой все съехались, только он дал знак, в село Ермаковское! Надо, требует дело, и товарищи здесь и сейчас все вместе решат окончательно, как им отвечать на кусковское кредо. Отвечать ли?

Он любил товарищей. Глеб Кржижановский. У постели Ванеева рассказывает что-то, Ванеев беззвучно хохочет. Печально живёт последнее время наш Ванеев, пусть забудет о своей беде, посмеётся. Глеб кого хочешь развеселит. Что всего более дорого в Глебе? Талант, вот что в нём особо красиво и дорого! Талантлив! В работе, в шутках, в жизни, в дружбе — во всём. Когда мы победим, революции необходимы будут таланты. Нельзя представить, чтобы революцию делали ограниченные, унылые люди.

Оскар Энгберг. Свой, шушенский. Э! Мы принарядились ради сегодняшнего случая, Оскар Александрович. Мы праздничны, выбриты, как всегда ровненький у нас левый пробор, аккуратны усики и как мы строго настроены в ожидании обсуждения кредо! Мы неразговорчивы, но твёрдо знаем, на чьей стороне. Не на стороне кредо.

Вон товарищ Оскара Николай Николаевич Панин, рабочий с тонким лицом Гаршина, с гаршинской скорбинкой в глазах, выросший в наше время, с нашим движением. А уж кто безусловно рабочий нового типа — это Шаповалов! Владимир Ильич очень симпатизировал ему, особенно после того, как однажды попал к Шаповалову в гости. Одним прекрасным утром, получив разрешение волостного начальства, они с Надеждой Константиновной сели в двуколку и без долгих сборов покатили в село Тесинское проведать ссыльных товарищей, в первую очередь Ленгника, с которым у Владимира Ильича постоянно велись основательные философские споры. Путь дальний, глухой, через тайгу, но Владимир Ильич, хотя и без опыта, смело правил конём — с дороги не сбились, приехали.

Навестили и петербургского слесаря Александра Сидоровича Шаповалова и обрадовались, увидя в скромной комнатушке ссыльного рабочего заваленный книгами стол. Умник Шаповалов! Молодчина, как читает Маркса! Конспекты, куча тетрадей с цитатами. Да он весь «Капитал» проштудировал! И стихи. Лермонтов, Некрасов. Он любит стихи. А это что? Немецкий словарь. Переводит с немецкого «Коммунистический Манифест», молодчина! Именно такие рабочие, образованные и думающие, как петербургский слесарь Александр Сидорович Шаповалов, нужны нашей партии. Их всё больше.

Владимир Ильич встретился взглядом с Надеждой Константиновной. Она улыбнулась ему глазами. Надежда Константиновна умела читать его мысли. Они понимали друг друга без слов.

Он думал, глядя на неё и её подруг: «Наши жены. Хороши, умны, образованны. Любят искусство, музыку. Отказались от всего для революционного дела. Наши жены и товарищи. Наши декабристки».

Все эти мысли и благодарная любовь к товарищам нахлынули на него в те минуты, когда он один стоял у окна.

— Товарищи, пора, откроем собрание, — сказал между тем Лепешинский.

Лепешинский — ермаковец, хозяин, ему и пристало объявлять начало собрания.

— Кто председатель? Ульянов. Голосуем. Единогласно. Владимир Ильич, займите председательское место.

Лепешинский и Сильвин заранее притащили стол, табуреты, скамьи. Расставили. Сели, чтобы не загораживать кровать Ванеева, чтобы он был прямо против председательского места. Кредо уже читано и перечитано всеми.

Поработала Надежда Константиновна.: переписала по числу участников сбора. Все знали кредо. Всем ясно: кредо зовёт рабочих прочь от марксизма, уводит рабочий класс от революционных битв и революционных задач. Кто-нибудь из семнадцати политических ссыльных, собравшихся в этот августовский день 1899 года в сибирском селе Ермаковском, соглашается с кредо? Никто. Что же нам обсуждать?

Обсуждение началось ещё вчера у Лепешинских. Сегодня, чтобы участвовал наш Анатолий, перебрались к Ванееву. Что кредо — вздорная и злая ложь об европейском и русском рабочем движении, на этом сошлись все.

— Вздор с важничающими фразами! Жалкий набор бессодержательных слов! — говорил Владимир Ильич.

Но если это фразистое сочинение столичной дамы — пустая мелочь и вздор, стоит ли и внимание на него обращать? Кто-то злобствует. Назовём кого-то Кусковой плюс супруг её и единомышленник, помещичий сын Сергей Прокопович, плюс два-три дворянских студентика — вот и все создатели кредо. Объявлять бой крошечной группке, которая не имеет и не будет иметь никакого влияния? Зачем?

Примерно такие мысли высказал Фридрих Вильгельмович Ленгник. Они спорили с Владимиром Ильичем о философии каждую встречу. Спорили в письмах. Из села Шушенского в село Тесинское и обратно слались почтой десятки мелко исписанных страниц, полных ума, доказательств, блеска и яда. Немало усилий потратил Владимир Ильич, чтобы обратить в истинную марксистскую веру сурового на вид человека с чёрной бородой, чёрными мрачными бровями, из-под которых внимательно взирали на мир угольной черноты глаза.

Владимир Ильич уважал ум, знания, честность Фридриха Ленгника и в спорах о философии неизменно припирал его к стенке. С Ленгником стоило спорить.

— Итак, объявлять ли бой?

Владимир Ильич ухватил пальцами проймы жилета, остро прищурил глаза. Резче прочертились морщинки к вискам. Надежда Константиновна с чуть дрогнувшим сердцем ждала.

Он никогда не говорил округло и размеренно. Горел, кипел. Тратил всю душу и страстность ума, убеждая.

— Стоит ли объявлять бой? Марксистское рабочее движение в самом начале. И уже народились противники в среде социал-демократов. В Германии опасный противник, критик марксизма Бернштейн, неоригинальный, трусливый. Опаснейший. Чем пошлее и трусливее проповедь, тем легче находит последователей. Проповедь Эдуарда Бернштейна — экономизм, как зараза, ползёт по Европе. Проповедь его — оппортунизм, то есть, господа хозяева, давайте нам маленькие, реформочки, и мы сами удушим свою революцию. Вот что значит оппортунизм! Наша российская Кускова и иже с ней всего лишь позорные повторители экономизма и оппортунизма Бернштейна. Оппортунизм растёт. Сбивает рабочих с пути. Вступать ли нам в борьбу? Всегда! Непременно! При любых обстоятельствах. Если не хотим потерять революцию.

«Верно, так и есть!» — думала Надежда Константиновна.

Она привыкла работать вместе с Владимиром Ильичем, делить его планы, обсуждать все его замыслы. Его сегодняшняя речь задолго до ермаковского сбора была глубоко ей известна. Но всё равно, слушая Владимира Ильича, она волновалась, горячее чувство благодарности и гордости поднималось в её груди.

В ссылке Надежда Константиновна ближе узнала Владимира Ильича. Узнала его простоту и сердечность. Никогда, никогда он не бывал сухим и равнодушным, никогда ни с кем не был небрежным. Внимательный, добрый, заботливый! Всегда яркий, неожиданный. Бесконечно интересно ей с ним!