Мария Прилежаева - Три недели покоя

— Пользуетесь, а? Пользуетесь? — тыча кулаком в сторону грузчиков, ярился приказчик. — Полиции захотели? Бунтуете? Малый, эй, малый, мчись за полицией! Э-эй, полиция! Я вас, дармоеды, под бунт подведу, я вас упеку.

Раздался первый удар колокола.

По крутой дороге с обрыва по направлению к пристани, кутаясь в облаке пыли, катила коляска. «Тпрруу!» — натянул кучер вожжи, лихо подкатив к причалу. Конь гнедой масти с подвязанным хвостом и подрезанной гривой стал, роняя комья ржавой пены с удил. Из коляски с лакированными крыльями соскочил Пётр Афанасьевич. Увидел Лизу на палубе, махнул перчаткой. На причале всё орал проклятья и ругань приказчик, все сидели молча окаменевшие грузчики.

— Подлый народишка! — входя через минуту к Лизе на палубу, говорил Пётр Афанасьевич, разодетый в чесучовый пиджак, красный галстук и светлые брюки, — франт, как всегда. — Бездельники, пользуются случаем сорвать с хозяина, а приказчик, видать, дурак, заварил кашу, а расхлёбывать не умеет, — гнать таких без жалости надо!

— Им не хочется задёшево работать, — полуспрашивая, сказала Лиза.

Он в недоумении на неё поглядел.

— Каждому своё. Не всем ездить в каютах первого класса.

Она покраснела. На что он намекает?

— Ну, ну, ну, сердитенькая моя, не к лицу вам думать о грузчиках. Как спалось, прынцесса моя, какие сны виделись?

Внизу на причале надрывался до сипоты голос приказчика:

— Последний раз спрашиваю: совесть есть у вас, окаянные, идолы? Нет совести, бессовестные. Коли так, леший с вами, уступаю. Клади в гроб живого, грузи за шесть.

Вмиг произошла перемена. Словно ветром подняло грузчиков. Все, как один, на ногах. Двое лежавших вскочили, будто не спали. «Подушки» на спины. Татарин что-то сказал, и не шагом, а рысью, бегом они кинулись на задний борт причала, где лежали мешки, и уже тащили на спинах. Бегом, бегом, бегом. Пригибаясь от тяжести, но молодо, споро.

— Как ловко работают! — невольно вырвалось у Лизы.

— Проучить бунтовщиков надо бы, волю взяли! — с жёсткой нотой сказал Пётр Афанасьевич. — А вас не должно это интересовать. Не дамское занятие.

Лиза не слышала раньше в его голосе такого холода, не замечала в глазах этого льда.

Она сидела в каюте под вечер у окна, сплетя пальцы, положив на колени руки. Татьяна Карловна выговаривала за привычку сплетать пальцы — дурная привычка! Сидела, глядела в окно.

Пароход вошёл в Каму. Тёмный еловый лес встал по берегам, всё сузилось, стало теснее, не было волжской широты и простора.

Мимо окна, припадая на левую ногу, с толстым томом под мышкой прошагал хромой господин в поношенном пиджаке, тот, что всё любил гулять по палубе; и затем начался разговор, который Лиза не старалась услышать, но волей-неволей услышала, потому что происходил он почти у неё под окном.

Говорил хромой господин.

— Давеча, в Казани на пристани, мы наблюдали картинку сопротивления рабочих масс эксплуатации, не так ли? Миниатюрную забастовку, не так ли? Да, классический пример забастовки, и вы, сочувствуя ей, нравственно поддержали.

— Я не делился с вами, — перебил сдержанный голос Владимира Ильича.

— Не имеет значения, — перебил хромой господин. — Всякий порядочный интеллигент в данной ситуации нравственно поддерживал грузчиков, ибо нам с вами, милостивый государь, как интеллигентам, интеллигентному пролетарию, скажу про себя, глубоко противно всякое хищничество в любом его виде.

— Что вы хотите доказать? — спросил кто-то.

— Не доказать, а рассказать. Об одном происшествии из собственного опыта, приведшем к драматическим изменениям всю мою жизнь.

— Тоже забастовка? — услышала Лиза голос небрежный и жёсткий.

Пётр Афанасьевич тут. Что-то заныло у Лизы внутри. Зачем он тут? Ведь он держался в стороне, ни с кем не заводил на пароходе знакомства. Ей стало неловко. Она со страхом ждала, как он покажет себя в этом обществе.

— Происшествие следующее, — пренебрегая вопросом, продолжал хромой господин. — Изволите видеть, книга.

Должно быть, он показал собеседникам толстую книгу, которую нёс под мышкой.

— Энциклопедия, — сказал Владимир Ильич.

— Правильно заметить изволили. Том пятый; энциклопедия, том пятый, издания 1891 года. Девять лет назад выпущенный, в 1891 году. Брокгауз и Ефрон, извольте заметить. Уважаемая и солидная фирма, не так ли?

— И что же? — видимо заинтригованный, спросил Владимир Ильич.

— Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, для создания коей существовал и существует поныне аппарат учёных редакторов, корректоров и прочих литературных деятелей, а также разных начальствующих лиц. Среди последних в оное время было лицо, ныне по старости лет, а более из-за невоздержанного образа жизни закончившее земное поприще; упомянутое лицо все бразды правления держало в руках, главным образом касательно выплаты денег. Натерпится, бывало, литературная братия, ибо у этого лица обыкновение было задерживать выплату. Хоть неделю, хоть три дня, а задержит. Нрав такой жадный. «Как, батенька, неужели редакция перед вами в долгу? Неужели в долгу? Ой, запамятовал! Ей-богу, запамятовал!» Будучи по роду своей работы острословной и быстро находчивой, литературная братия дала угнетателю прозвище «беспамятная собака», что быстро облетело редакцию и до адресата дошло, а дабы и потомкам стало известно.

Слышно было, хромой господин листает страницы энциклопедии.

— Дабы и потомкам осталось известно Угодно прочесть?

— Что такое! — изумлённо сказал Владимир Ильич. Расхохотался: — Да нет, не может быть, ерунда какая-то!

— Читайте вслух. Что там? — требовал чей-то голос.

— «Беспамятная собака — собака, жадная до азартности», — внятно прочитал хромой господин.

— Что-что? Ха-ха-ха! Но ведь бессмыслица!

Господа, невероятно! Дайте взглянуть.

Дайте мне! «Беспамятная собака — собака, жадная до азартности». Так и написано. Господа в энциклопедии, в солидном издании такое дают определение? Чушь.

— Не чушь, а способ борьбы с эксплуатацией, — сказал хромой господин.

На несколько мгновений стихло. И Лиза услыхала насмешливое:

— Выдумают тоже. Эксплуатация! Способ борьбы!

«Пётр Афанасьевич. Он. Боже мой, зачем он здесь?

Что он скажет? Ну, что ты скажешь?»

— Всех этих борцов ваших гнать! — услышала Лиза.

Он, Пётр Афанасьевич.

— Выгнали, — ответил хромой господин. — Вашего покорного слугу выгнали. Имел несчастье быть одним из корректоров. Младшим корректором. Младшего в наказанье и выгнали.

— Не подпускать на сто вёрст!

— Не подпускают. Девять лет безработный. Умственный пролетарий. Случайными работенками кое-как перебиваюсь.

— Поделом. Не вольничай.

И твёрдой походкой мимо окна Лизы прошёл Пётр Афанасьевич, в чесучовом пиджаке и красном галстуке.