Мария Прилежаева - Три недели покоя

Должно быть, там наступила неловкость. Постепенно все разошлись. Нет, не все. Лиза услышала голос Владимира Ильича:

— Вы говорите: способ борьбы. Наивно, забавно! Сорвали зло, насладились местью, читателей энциклопедии поставили в тупик — читатель-то подоплёки не знает, — а результаты? Нет, грузчики боролись умнее.

— Вот, вот, вот! Я ещё в Казани на пристани заметил, что вы…

— Не всё надо замечать и не всё, что замечено…

— Доводить до всеобщего сведения, — подхватил хромой господин. — Итак, наша борьба против эксплуататора не нашла у вас одобрения?

— Какая же это борьба! Литературное озорство. Нельзя не засмеяться. А толку?

— Но порыв, благородная нерасчётливость молодости…

Должно быть, Владимир Ильич не поддержал разговора. Немного спустя господин прохромал мимо окна, неся под мышкой энциклопедию; у него было жёлтое лицо с острым носом, он горбил спину и казался одиноким и старым.

До ночи Лиза просидела одна у окна каюты, сказавшись больной. На душе было смутно. Неясно и смутно. Стремительно темнело. Со всех сторон надвинулся сумрак, глухой чернотой укутался лес, река вздулась, косые волны откатывались из-под колёс, пробежал ветер, поднял рябь на реке. Темно-синяя туча, распустив космы седых облаков, быстро ползла навстречу пароходу, затворяя небо; змеистые молнии чертили тучу, урчал и перекатывался из края в край неба гром, нарастая и близясь. Туча пришла, нависла, расширилась, и крупные капли дождя часто запрыгали по воде. Сквозь дымящуюся пелену дождя лесистые кручи камских берегов глядели ненастно и серо.

Подплывали к Уфе. Вдоль берега Белой шёл из Сибири товарный состав. Обогнал, серое облако дыма ещё летело, развеиваясь. Уже видна была пристань, толпа встречающих на пристани, а Уфы не видно. Пристань расположилась под высокой горой, раскиданы сады по горе, цветные крыши глядят из садов — это окраина, а вся Уфа там, за горой, по холмам и увалам, перерезана оврагами, и две реки, Белая и Уфимка, обнимают её, как в кольцо сплетённые руки.

Капитан в белом кителе, прямя спину и выкатывая могучую грудь, отдаёт команду на мостике. Пароходик пыхтит, плюхает вода под колёсами. Пароходик старается показать себя перед Уфой молодцом.

— Прямо держи! — командует капитан. — Готовь носовую.

Лиза, притихшая, стоит у борта возле Петра Афанасьевича. Пароход подплывает к Уфе, приходит конец Лизиной воле. А была ли воля?

Она взяла под руку Петра Афанасьевича. Во всём свете один Пётр Афанасьевич проявляет о Лизе заботу. Он один у неё. Добрый Пётр Афанасьевич. Впереди красивая богатая жизнь. Чего ей ещё? Чего ей страшиться?

Она поискала глазами Ульяновых. Все трое тоже стояли у борта. Так Лизе и не пришлось познакомиться с ними, только случайно узнала фамилию да кланялась, когда приходилось столкнуться на палубе. Кажется, они избегали знакомства. Из самолюбия Лиза старалась скрыть это от Петра Афанасьевича, но была задета и бросила свои наблюдения. Только сейчас краешком глаза смотрела. Они тоже были неспокойны, приближаясь к Уфе. Особенно Владимир Ильич. Лиза видела, он бледнее и молчаливей обычного, ожидание чувствовалось в его позе и взгляде. Капитан отдавал последнюю команду. Забурлило, забилось под колесом. Заскрипел борт парохода. Полетела чалка на пристань. Причаливаем.

Лиза заметила: Владимир Ильич преобразился, стал будто моложе и легче, весь подался вперёд, и тогда Лиза увидела на пристани молодую женщину. Невысокую, тонкую, в белой кофточке, как будто совершенно простую и удивительную. Удивительно было выражение лица. Выражение не таящейся, открытой, огромной любви. Она была гладко причёсана, под маленькой шляпкой коса, уложенная венцом на затылке, тяжелила ей голову. Она прижимала руки к груди и смотрела на Владимира Ильича не отрываясь, пристально, строго, серьёзно. «Какая она! Какая? Не знаю. Она удивительная».

Впрочем, когда спустили сходни, она, уже обыкновенная женщина, среди первых взбежала на палубу, в белой кофточке, обыкновенная молоденькая женщина, раскрасневшаяся и оживлённая.

— Мария Александровна, здравствуйте! — Она целовала и обнимала её. — Здравствуй, Анюта, загорела-то как, всю речным ветром обдуло. А не изменилась ничуть, всё такая же молодая.

— Надя, Надя! — восклицала Анна Ильинична. — Сколько не виделись, три года не виделись, дай на тебя поглядеть, милая, здравствуй, что же ты с Володей-то не здороваешься Где ты, Володя?

— Володя, — сказала та, которую Анна Ильинична называла Надей.

Он её обнял.

— А вон нас встречают, громко, на весь пароход, сказал Пётр Афанасьевич, — вон, видите, Елизавета Юрьевна, глядите, встречают! — И замахал шляпой, крича: — Кондратий Прокофьевич, папаша крёстный, Кондратий Прокофьевич! Ну, Лизавета Юрьевна, красавица Лизанька моя, — сжимая ей локоть, шёпотом, щекоча ухо усами, — королевна недоступная…

Четырёхместный лакированный экипаж, запряжённый парой вороных сытых коней, был подан за ними; кучер сидел на козлах в красной рубахе и плисовых штанах, наряженный, будто на представление в театре, а Лизу Кондратий Прокофьевич, крепкий старик лет шестидесяти, с квадратной бородой и жёлтыми ястребиными глазами, усадил возле себя на заднем сиденье, подсунув под спину подушку.

— Знакомы будем крестница, богом данная. С личика ничего, подходяще.

Оглядел с головы до ног, расправил на две стороны бороду и снисходительно:

— Щуплая больно. Мода, что ли, такая?

Пётр Афанасьевич, немного сконфуженный его грубой прямотой, начал было о чём-то деловом, но старик оборвал:

— Помолчи. Про дела будем, пообедавши, дома. Дело не волк, в лес не убежит. Выискал себе игрушечку, а? Мы, бывало, брали в жены чтоб поздоровше, барствовать-то не с чего было, ни с чего начинали. А то ещё лучше, чтоб в кубышке у невесты для первого оборота маленько велось. Не до игрушечек было, как в кармане ветер свистел.

— Течение жизни, прогресс, — заметил Пётр Афанасьевич.

— Это, что ли, прогресс-то? — Старик ткнул пальцем на его фиолетовый галстук.

— Приходится, дело требует, — вежливо возразил Пётр Афанасьевич, с тайным смешком поглядывая на его долгополый старомодный сюртук.

— Тянись, поспевай, — ухмыльнулся старик. И Лизе: — Ты, кралечка, не робей; привезли тебя в дом, на всю Уфу почитаемый, выдадим замуж честь по чести, прогремим со свадьбой на всю губернию — знай наших, — ежели уж крестничек по сиротству своему поклонился, чтобы посажёными родителями быть. В обиду своих не дадим, мы за своих горой, наш род на том держится Эй, Гаврила, покажи удаль!

Гаврила на козлах гикнул, шевельнул вожжами, зазвенели о булыжник подковы, кони понесли экипаж и скоро подомчали к длинному, с множеством окон, изукрашенному слишком уж даже узорной и богатой резьбой деревянному дому. Распахнулась дверь на парадном крыльце, и, входя в сени, Лиза услышала быстрый топот, восклицания, смешки, ахи и увидела мелькающие за дверьми и над перилами лица.