Мария Прилежаева - Три недели покоя

— На Нижний можно рассчитывать, вполне можно, а? — всё повторял Владимир Ильич.

И Анна Ильинична, радуясь, как и он, тому, что в Нижнем всё удачно сложилось, поддакивала:

— Да, да, Володя! — любя брата и любуясь им.

Близко они подружились в ту жестокую зиму, когда оба были высланы в деревню Кокушкино. После уже не было такой тесной дружбы и близости, больше жили врозь, и ссылка Володина надолго их разлучила, и теперь Анна Ильинична заново узнавала брата, и всё в нём было ей дорого.

Она подняла руки, поправляя чёрные колечки волос.

— Хорошо, Володя, как всё складывается хорошо! И отлично после такой твоей напряжённой работы побыть одним, никому мы здесь не знакомы, никто не наблюдает за нами.

Она ошибалась. За ними наблюдали. И пристально. Особа в сиреневом платье, стоявшая у борта недалеко от кормы, довольно часто и всё настойчивее поглядывала на них из-под полей шляпки. Она была прехорошенькой, эта молодая особа, на вид не старше девятнадцати лет. Волосы того коричневатого цвета, чуть позолоченного, который называют каштановым, искусно опускались на уши, сужая полное личико с ямочками на щеках, прямым носиком, свежим детским ртом и светло-голубыми глазами. Такую внешность обычно называют кукольной, тем самым не предполагая под ней сколько-нибудь значительного содержания. Барышня давно наблюдала за Владимиром Ильичем и Анной Ильиничной, может быть, потому, что никого больше на палубе не было, кто привлёк бы внимание. Впрочем, нет, не потому «О чём они разговаривают целый час с таким увлечением? Никак не наговорятся. Боже мой, майн готт, как им, должно быть, интересно друг с другом!»

Она заметила этих людей ещё на пристани. Провожали их красивая дама и мужчина, должно быть, муж дамы. Что такое? Софья Невзорова! Она, боже мой, майн готт! Лизочка Самсонова, когда-то приготовишка нижегородского института благородных девиц, прекрасно знала выпускницу Софью Невзорову. Софья Невзорова была хороша, прелестна, приготовишки бегали за ней. Их было четыре сестры. Сестёр Невзоровых классные дамы ставили в образец, таких обаятельных, умных и светских. Сёстры Невзоровы уехали в Петербург продолжать образование на Бестужевских курсах, как вдруг — страшно, странно — Софью и Зинаиду арестовали и посадили в тюрьму. За что? «Тсс! — шикали классные дамы. — Они опозорили наш институт». Институт благородных девиц потрясён и шокирован. Наши воспитанницы, сёстры Невзоровы! За что их посадили в тюрьму? Говорят, они против царя. Против царя?! О! Какой ужас, чего можно ждать, если даже наши воспитанницы…

Лиза Самсонова пыталась представить: как это, что это? Портрет государя при орденах и ленте, с бахромой эполет на плечах в полный рост нерушимо высился до потолка в институтском актовом зале. А сёстры Невзоровы в тюрьме, на соломе, на хлебе с водой, за решёткой. Погублены. Клеймо на всю жизнь: тюрьма, они были в тюрьме. Зачем они погубили себя?

И вот через несколько лет в солнечный день в пёстрой толпе провожающих на пристани — Софья Невзорова. Почти всё так же стройна и тонка, с улыбающимся лицом. Лиза, окружённая совсем другим обществом, не посмела к ней подойти. «Владимир Ильич! Анна Ильинична!» — услышала Лиза. Это те, кого провожает Софья Невзорова. Значит, брат и сестра.

Теперь понятно, почему Лиза не собиралась выпускать их из поля зрения: разбирало любопытство, что за люди друзья её институтского кумира, странной и обворожительной Софьи Невзоровой. Что за люди? Сначала она занялась сестрой. Оценила по достоинству платье. Скромное, светло-серое, со вкусом. В институте, который Лиза окончила два года назад, им прививали вкус и уменье одеваться без претензий и купеческого шика. Платье одобрено. И сама Анна Ильинична понравилась Лизе.

Они сидели с братом на палубе, разделённые столиком. Анна Ильинична поставила локти на столик, опёрлась подбородком на ладони, вся подалась к брату, и лицо её с длинными чёрточками чёрных бровей выражало нетерпеливый интерес и внимание. Чёрные колечки волос выбивались у висков, мешали глазам, она откидывала волосы лёгким жестом и снова слушала, и губы дрожали от смеха. «Лёгкая. Чувствует очень. Весёлая, — определила Лиза. — Очень мне нравится!»

Теперь займёмся братом. Кем может он быть? Лиза привыкла в Нижнем видеть купцов и промышленников, составлявших, по её наблюдениям, самую могущественную часть рода людского, но человек этот, немного скуластый, с высоким лбом и удивительно изменчивым взглядом, то прищуренным, то открытым, то смеющимся, то вдруг страшно серьёзным, человек этот, которого на пристани называли Владимиром Ильичем, был совсем в другом духе. Не промышленник. Совсем не промышленник. Те тяжёлые, важные. Барин? Тоже нет. Слишком просто одет, ничего барского. Кто же? Учитель? Может быть. Да, скорее всего. Итак, определено: учитель. Преподаёт литературу в нашей Нижегородской мужской гимназии, рассказывает о Карамзине и Державине.

Тут Лиза увидела, к ним подошла мать. Маленькая женщина с чёрным кружевом на белых волосах, и у обоих, особенно у Владимира Ильича, улыбкой осветилось лицо. Он любит мать. Взрослый мужчина и так трогательно любит мать, как хорошо!

Куда они едут? В Казань? Почему они едут в Казань на этом пароходишке, где такие плохонькие каюты даже первого класса, на таком простеньком, почти убогом судёнышке? Пётр Афанасьевич едет на нём, потому что хозяин — член акционерного общества, хочет удостовериться, как на их пароходике, что. Ведь ежедневно из Нижнего в Казань отплывают роскошные трёхпалубные, с салонами, музыкой и даже электричеством пароходы общества «Кавказ и Меркурий» или судовладельца Зевеке. Нет, наверное, они едут не в Казань. Куда же?

Вот какое следствие вела молодая особа в сиреневом платье, пока позади неё не раздался внушительный голос:

— Природой любуетесь, Елизавета Юрьевна?

Мужчина лет сорока, полный, розовый, с толстым носом, русой бородой, разделённой на два острых клина, и щегольски подстриженными усиками, подходил к ней, одетый пёстро и заметно — в клетчатые брюки желтоватого тона, светлый жилет, пиджак цвета горчицы; бриллиантовая булавка держала белый шёлковый галстук, два перстня с бриллиантами красовались на волосатых пальцах.

— Природой любуетесь?

Да. Такие прекрасные виды.

— Виды прекрасные. А я, признаться, вздремнул. Дела собралось перед дорогой. Ночью почти что не спал.

— У вас всегда много дела.

Такое моё назначение. У каждого своё назначение. Ваше — украшать жизнь.

— Комплименты говорите, Пётр Афанасьевич, — не потупляя глаз, видно привыкшая к его комплиментам, ответила она.

— Не комплименты, а сущая правда. Сущая правда, и доказывать нечего. А здесь побогаче бы надо, жемчуга сюда просятся.