Леонид Волынский - Сквозь ночь

Елена Евгеньевна слушает внимательно, согласно кивая и теребя пальцами кружево платочка.

— Так вот, — продолжает Сергей Петрович, перешагнув наконец через неприятные рубежи, — я пропишу вам очень хорошую микстуру, дам на первый случай снотворное, спать надо во что бы то ни стало, но…

Здесь он делает внушительную паузу и, переменив позицию в кресле, принимается толковать о вспомогательной роли лекарств и о том, что врач является лишь помощником больного и что, в сущности, здоровье Елены Евгеньевны находится в ее собственных руках.

Он подробно и убедительно, негромким голосом втолковывает ей, как важно уметь наслаждаться жизнью, не принимать всерьез всякие мелочи, находить свое счастье в благополучии близких и т. д. и т. п.

Елена Евгеньевна согласно кивает. Под благотворным воздействием слов Сергея Петровича и его внимательных, добрых глаз у нее теплеет на душе и снова хочется плакать. Но она перемогается, до конца выслушивает его наставления и, благодарно простившись, выходит, пряча в сумочку два рецепта.

У дверей кабинета сидит очередь, возглавляемая пожилым хмурым доцентом, нетерпеливо барабанящим по лежащему на коленях портфелю. За доцентом сидит мужчина с дергающимся веком, то и дело взглядывающий на часы, а дальше — несколько дам, и среди них приятельница Елены Евгеньевны, живущая по соседству. Присев рядом с ней и достав из сумки зеркальце, Елена Евгеньевна делится впечатлениями.

«Положительные эмоции… — слышится ее оживленный шепот, — бывать на воздухе… очень, оч-чень внимательный…»

Мужчина с дергающимся веком, шумно вздохнув, меняет положение ног и в сотый раз взглядывает на часы.

Закончив прием в амбулатории, Сергей Петрович направляется в клинику, из клиники же — на заседание ученого медицинского совета, членом которого он состоит вот уже третий год. Сегодня на заседании должен обсуждаться вопрос о росте сердечно-сосудистых заболеваний. Сергей Петрович по дороге, в тесно набитом троллейбусе, еще раз обдумывает свое выступление о роли положительных эмоций при гипертонической болезни.

Но повестка почему-то меняется, на заседании обсуждают вопросы врачебной косметики, председатель долго и обстоятельно говорит о задачах борьбы с облысением, а Сергей Петрович, рисуя на конспекте своего выступления чертиков, борется с подступающим чувством раздражения.

«Надо к таким вещам относиться с юмором, — думает он, пририсовывая лысым чертикам пышные шевелюры, — ничего не поделаешь… Вот только есть хочется, зря не перекусил…»

Домой он попадает лишь в начале девятого. Живет он в двухкомнатной квартире на шестом этаже, с женой, дочерью семнадцати лет и пятнадцатилетним сыном. Кроме них, он застает дома портниху Марью Феофилактовну, болтливую, как сорока, курящую особу неопределенных лет, шьющую жене платья.

В столовой сизо от табачного дыма, на столе и полу полно обрезков, ниток и табачного пепла. В другой комнате темно, там включен телевизор. Обедает Сергей Петрович на кухне, слушая, как скулит, скребется и ударяет грудью о дверь запертый в ванной комнате Джек.

Запирают его там по требованию Марьи Феофилактовны, смертельно боящейся собак, а особенно Джека — годовалого боксера с устрашающей черногубой мордой. Между тем Джек — добрейшее существо, отличающееся лишь чудовищной невоспитанностью. Он не признает никаких запретов, кладет всем на колени пудовую башку, настойчиво лезет целоваться и без меры обожает Сергея Петровича. Учуяв его, он колотится о дверь с удвоенной силой. В ванной падает и разбивается что-то стеклянное.

Наконец Марья Феофилактовна уходит, Джека выпускают, и он, совершив поцелуйный обряд, на время успокаивается. Сергей Петрович же, перейдя в столовую, обнаруживает, что сегодняшние газеты пущены Марьей Феофилактовной на выкройки.

— Нет, ты сама посуди, Дуся, — говорит он, стараясь сохранить спокойствие. — Ведь это же, право, нехорошо. «Медицинский работник» и тот изрезали…

Жена Сергея Петровича, Евдокия Антоновна, виновато пожимает плечами, убирая со стола обрезки и нитки. Газет она никогда не читает, как не читают их и дети Сергея Петровича. Семнадцатилетняя Лида, оканчивающая десятилетку, собирает фотографии киноактеров и сама без особых на то оснований мечтает стать киноактрисой. Что же касается Игоря, то он, кажется, вообще ни о чем не мечтает. На лице его в последнее время вместе с юношескими прыщами появилось какое-то сонно-презрительное выражение. Он стал хуже учиться и, кажется, тайком покуривает. Читает он только «Библиотеку военных приключений», хотя в доме полно хороших книг. Сергей Петрович выписывает все кряду подписные издания, ими сплошь забиты два шкафа, и скоро, вероятно, придется покупать третий.

Сергей Петрович не раз уже зарекался выписывать новые издания, так как третий шкаф ставить решительно некуда. Но вот недавно не удержался — выписал Генриха Манна, Шекспира, «Тысяча и одну ночь» и еще зачем-то «Всеобщую историю искусств»…

Вздохнув, он разувается, надевает пижаму и растягивается на тахте. Из второй комнаты слышатся ненатуральные голоса, мужской и женский, затем музыка — Игорь и Лида смотрят там передачу. Евдокия Антоновна, накрыв стол пестрой плюшевой скатертью, тоже уходит туда.

«А начала-то ведь и не видела…» — со снисходительной усмешкой думает Сергей Петрович. Его давно забавляет то обстоятельство, что жена и дети смотрят все подряд, что показывают в «ящике» (так он называет телевизор), даже короткометражные фильмы о борьбе с пожарами или о рыборазведении в колхозах.

«Искусство — это ведь, в сущности, праздник для души, — рассеянно думает он, закинув руки за голову и глядя в потолок. — Нельзя же так, в самом деле, между тарелкой борща, и стаканом чая…»

Он устраивается поудобнее и, подкинув повыше подушку, натыкается на раскрытую книгу. Взяв ее, он читает с начала страницы:

«— Руки вверх! — зловеще прошипел бородач, выдернув из заднего кармана пистолет.

— Напрасно стараетесь, фон Клецке, — скупо усмехнулся капитан Серегин. — Ваш «вальтер» разряжен, а ваша наклеенная борода…»

— Игорь! — зовет Сергей Петрович, захлопнув книгу. — Скажи, пожалуйста, Игорек, — мягко спрашивает он у вошедшего сына, — неужели тебе действительно интересно читать эту белиберду? Ну добро бы ничего другого в доме не было. Вон ведь Чехов полный стоит, Толстой, Тургенев…

— Во-первых, — с присущей ему в последнее время вялой дерзостью перебивает Игорь, — во-первых, «Коричневого дьявола» как раз мама читает, ей Марья Феофилактовна принесла. А во-вторых…

— Что, что, что еще во-вторых? — вдруг срывается Сергей Петрович.

— Ты чего кричишь? — пожимает плечами Игорь. — Мы Толстого еще только в будущем году проходить будем. А Тургенева я читал, «Отцы и дети»…