Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Это у нас принято, — сказал он. И добавил поясняюще: — Поэт!..

«Свири» было легкое, как ветерок, выпил я немного и не могу полностью отнести на счет вина некоторую торжественность мыслей, вдруг нахлынувшую на меня.

Я стал думать, как было бы хорошо, если бы повсюду матери верили в добрую силу руки поэта. И еще я думал, что не случайно именно в этих краях легче дышалось Пушкину, Лермонтову, Грибоедову, Толстому, Горькому. И еще о том, что нет отдельного, отделенного прошлого; все связано накрепко, не разорвешь — и Пиросмани в безвестной могиле, и те, что лежат в Пантеоне, и те, что сегодня читают и слушают стихи.

Я сказал об этом Иосифу. Он улыбнулся. Серго налил вина.

— Пожалуйста, пейте, — сказал он. — А я больше не буду. Шоферу не полагается.

Поначалу я поселился в «Абхазэти», самой новой тбилисской гостинице; ее открытие было приурочено к происходившему здесь недавно международному конгрессу виноделов. Семиэтажное здание выполнено по типовому проекту, но с одним существенным добавлением: к фасаду пристроен сплошной ряд неглубоких балконов, разделенных тонкими перегородками из рифленого (волнистого) бетона. На каждом этаже перегородки окрашены по-разному. Таким образом, по фасаду чередуется ярусами светло-зеленое, лимонно-желтое, белое и черное; все вместе выглядит жизнерадостно и современно.

В гостиничном вестибюле просторно, много света и воздуха. Вдоль огромных окон (сплошное стекло от пола до потолка) стоят низкие диваны, узкогорлые кувшины матово-черной керамики, в простенках — энергичного рисунка гравюры, гуаши молодых грузинских художников: горбатые улочки старого Тбилиси, карабкающиеся по склонам дома, нагромождения розовых черепичных крыш.

Из окна своего номера, с высоты седьмого этажа, я увидел другое: коричнево-зеленоватая гряда гор, шестирукие опоры высоковольтной линии и, как следовало ждать, башенные краны, — гостиница стоит посреди строящегося жилого района Сабуртало. По-грузински это значит «поле для игры в мяч» (за дословность не ручаюсь, но смысл примерно таков). Не так давно здесь был пустырь; местные жители, как и в других новых районах, охотно упоминают об этом: приятно лишний раз напомнить себе и сообщить другим.

Мне захотелось, не откладывая, взглянуть, что же выросло на месте бывшего пустыря; но прежде надо было умыться с дороги. Я повернул кран умывальника, — он пронзительно свистнул и зашипел. Дежурная в холле объяснила, что это бывает: неполадки с водой, давление малое, к вечеру появится. Действительно, к вечеру появилась, но тут обнаружилось отсутствие полотенца. «Такую хорошую гостиницу построили, а без прачечной, — огорченно сказала дежурная. — Вот и зависим от городских. Хотите, наволочку дам?» Я согласился утереться наволочкой, но покуда ее принесли, вода снова исчезла, теперь уже надолго. Пришлось заночевать неумытым в небольшом, по-современному обставленном номере, с малогабаритной удобной мебелью, изящной настольной лампой и очень эффектной, черной в желтых разводах, керамикой.

Район Сабуртало начали застраивать еще до войны. История перемен отчетливо читается на его широких улицах: от могучих колонн с завитушками до простоты, которой хотелось бы порадоваться, если бы… «Если б не однообразие и невысокое качество строительных работ, — подхватит догадливый читатель. — Знаем, вы уже об этом писали». Да, писал, невесело признаюсь я, и буду писать, поскольку считаю, что умолчание пользы не приносит, не помогает, а помочь надо бы — всем вместе подумать, что же надо сделать, чтобы преодолеть недостатки, значение которых вовсе не уменьшается от огромности размаха строительства, скорее напротив; об этом я тоже писал. Есть простые истины, которые приходится повторять, хоть они высказаны впервые очень давно.

«Частные дома будут расположены правильно, если первым делом принято во внимание, в каких странах и под каким наклоном неба они строятся. Ибо одного рода дома следует строить в Египте, другого в Испании, особенным образом в Понте, по-иному в Риме, а также и в остальных странах и землях, согласно их природным особенностям…»

Так рассуждал около двух тысячелетий назад Витрувий; ежели отбросить «наклон неба» (зодчий Юлия Цезаря неповинен, что родился задолго до Галилея или Коперника), то все остальное годится на долгую память каждому архитектору, в особенности тем, кто занят типовыми проектами и планировкой новых жилых массивов.

Кажется, строители Сабуртало давно не заглядывали в Витрувия. Во всяком случае, они не вняли его совету. Если не брать в расчет пристроенные к дворовым фасадам террасы (к ним еще вернемся), то можно сказать, что природные особенности Грузии и ее архитектурные традиции не очень занимали проектировщиков.

Если бы меня спросили, как я понимаю архитектурную традицию Грузии, я бы ответил: прежде всего — кровная связь с пейзажем, с природой.

Первое, что я увидел здесь из окна вагона, — это развалины какой-то крепости над станцией Ксани. Они вырастали из вершины горы как ее естественное продолжение; казалось, желтоватые стены и башни — сотворенные природой ровесники здешних гор.

Грузинская архитектура в своих лучших образцах тектонична в самом прямом, природном смысле; она живописна, как натуральная часть пейзажа.

О Сабуртало такого не скажешь. Это не очень-то похоже на Грузию, на Тбилиси.

В одних городах прежде всего воспринимаешь горизонталь — прямизну улиц, сквозную протяженность проспектов, широкий размах площадей, отчетливость плана; в других глаз поневоле тянется ввысь по фасадам зданий, чтобы воспринять высоту. Тбилиси воспринимается как бы одновременно в трех измерениях: идешь вровень с городом, а видишь его и перед собой, и над собой, и где-то внизу.

Такая одновременность восприятия придает городу привлекательность разнообразия и неожиданности. Надо вглядеться повнимательнее, чтобы увидеть за этим еще и немало всяческих неудобств.

Кажется, нет ничего живописнее старого тбилисского дворика с зигзагами наружных лестниц, с резными галереями, нависающими балконами, с какой-нибудь древней чинарой или узловатым орехом посреди. Живописно, ничего не скажешь, но разделят ли твой восторг жильцы? Есть немало домов, куда одни входят, поднявшись снизу, а другие — спустившись сверху. На узких лестницах не разминуться двоим, на горбатых улочках не развернуться машине.

Все это естественно для города, столетиями возраставшего на каменных уступах, на горных склонах над Курой. Естественно и красиво — для города старого, старинного; но никак не пригодно для новых кварталов, для современных жилых массивов, без которых городу не обойтись, не прожить.