Леонид Волынский - Сквозь ночь

— Вы тоже так думаете? — спрашиваю я.

— А вы?

Разговор завязывается упорный и долгий. Под конец она говорит:

— Знаете, я человек старый, мне уже терять нечего. Пойдемте.

Спускаемся за ней по лестнице, выходим из Альбертинума и через небольшую площадь идем к величественному обгоревшему зданию, стоящему над Эльбой.

— Академия, — говорит Франц.

Спускаемся в темный, глубокий подвал. Захаров светит своим фонариком. Пусто. Угольная пыль под ногами. Тяжелые цементные своды. Фрау Рагна останавливается.

— Если вы не страшитесь риска, — говорит она, — и если вы действительно хотите помочь…

Она умолкает и, подумав, заканчивает:

— Может быть, я и не должна этого делать… Но я не могу. Дело в том, что… Одним словом, где-то здесь они рыли туннель…

Медленно идем вдоль стен, светя фонариком, и в конце концов натыкаемся на сравнительно свежее пятно цементной штукатурки. Кузнецов тихонько свистит.

— Толу бы шашечку, — говорит Захаров.

Времени на размышления мало. Посылаю Захарова в батальон с запиской к комбату. Через час он возвращается, ведя за собой полуторку с бойцами. В ход идут саперные ломики и киркомотыги. Красный кирпич брызгами разлетается в стороны, и вскоре глубокий темный пролом становится достаточным.

Влезаем поодиночке. Беру у Захарова фонарик, — слабый луч вырывает из тьмы запрокинутую мраморную голову, и сразу вслед за ней — еще одну, и еще, и еще, и еще… В первые секунды перехватывает дыхание. Стою и очумело вожу фонариком. И потом вижу, как фрау Рагна, стоя рядом со мной, плачет, сняв очки и утирая обильные слезы.

Шесть ящиков тола стояли в туннеле, полном ценнейших скульптур. Шесть ящиков с шашками, капсюлями-детонаторами и проводами, выведенными наружу. Вероятно, только стремительное развитие событий помешало гауляйтеру Саксонии Мучману привести в исполнение план, санкционированный Геббельсом. «Кениг Му» — так называли Мучмана в Дрездене. Люди отворачивались к витринам, когда по улицам мчался, завывая сиреной, его бронированный автомобиль.

Итак, с одной стороны американские бомбы, а с другой — «отечественная», гитлеровская взрывчатка. Было над чем подумать. Ясно, что тяжелые, нетранспортабельные скульптуры увезти подальше не удалось. Но где же картины? И что с ними? Что их ждет?

Брожу по туннелю, держа перед собой фонарик. Бойцы, вытащив ящики с толом наружу, возвращаются и тоже ходят молча, вглядываясь, рассматривая статуи. И вот в дальнем конце натыкаемся на шкаф-секретер. Обычный шкаф-секретер с деревянной пластинчатой шторкой.

Захаров поддевает шторку кинжалом. Усилие, и она взлетает кверху, хряснув сорванным замком. Картотека. Выдвигаю первый попавшийся ящичек. Читаю, светя фонариком: «Тициан. Динарий кесаря». И дальше: «Тициан. Портрет дочери Лавинии»… Лихорадочно перебираю карточки. И только под конец выдвигаю в самом низу секретера маленький плоский ящик. Аккуратно сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Разворачиваю. Так называемая немая карта — такие нам раздавали когда-то в школе на уроках географии. В центре — Дрезден. Извилистая линия Эльбы. И десятки пометок — буквы, точки, значки…

Подхожу к фрау Рагне.

— Не знаете, что это?

— Не знаю, — пожимает она плечами. И, помолчав, прибавляет: — Кажется, вы нашли то, что искали.

Шестеро бойцов с младшим сержантом Бурцевым; остаются охранять туннель. С остальными немедленно возвращаюсь в батальон. Комбат явно взбудоражен моей запиской. Поясняю, в чем дело. Принимаемся за «немую» карту. Это, оказывается, вовсе не просто. Методично переносим значки на свою полевую карту и расшифровываем, что удается расшифровать. Во всяком случае, к полуночи уже ясно, что значок «KG» означает не что иное, как «Königliche Gemäldegalerie», то есть «Королевская Галерея Живописи». Так называлась Дрезденская галерея. Большинство перенесенных значков совпадают на нашей карте с теми или иными населенными пунктами. Остается только два загадочных, ни с чем не совпадающих значка.

Один из них помечен буквами «PL» и находится примерно в десяти километрах к северо-востоку от города Мариенберг, близ чешской границы. Другой же, помеченный буквой «T», лежит в тридцати двух километрах к югу от Дрездена.

С него и решено начинать. Медлить нельзя ни минуты. На рассвете выезжаем с Захаровым и Кузнецовым. Проехав тридцать километров, пытаемся сориентироваться по компасу. К юго-востоку от точки «T» высится крепость Кенигштейн — угрюмый замок на вершине двухсотметровой неприступной скалы. К северо-востоку — село Гросс-Кота.

Что же касается точки, то в поисках ее азимут приводит нас в чистое, зеленеющее поле.

Колесим добрых два часа вокруг да около по проселочным дорогам. Ничего, никакой зацепки. Привязываемся снова и снова к ориентирам. Наконец, уже отчаявшись, решаем на всякий случай подъехать к небольшой купе деревьев, стоящих среди поля в ложбинке.

Подъезжаем напрямик, по зеленям, и ложбинка оказывается вовсе не ложбинкой, а глубочайшей расселиной, оврагом с обрывистыми, отвесными песчаниковыми стенами. Узкая, неприметная за деревьями пантусная дорога крутой спиралью спускается вниз. Едем медленно, еще не зная, что нас ждет, жадно и тревожно вглядываясь. Дно расселины поросло свежей травой. Стены изрезаны следами разработок. Заброшенная каменоломня.

Тормозим, вылезаем из машины. Высоко над нами — небо и нависшие деревья. Где-то назойливо гудит самолет. Осматриваемся, и Кузнецов тихонько свистит.

— А здесь вроде тоже туннель, — говорит он и указывает в дальний конец, где среди естественного нагромождения камня заметны нарочито сложенные обломки.

Кажется, «T» расшифровывается. Туннель…

Захаров достает из багажника три шашки тола. Кузнецов поспешно снаряжает капсюли-детонаторы, крепит шнур.

Через десять минут глухой взрыв сотрясает воздух. Сыплется каменный дождь. Мы лежим под прикрытием глыбы песчаника. Выглядываем. Туннель зияет черной дырой. Поднимаемся и бежим. Снова фонарик. Чем глубже, тем непрогляднее мрак. Под ногами — рельсы. Узкая немецкая колея и — на рельсах — вагон. Обычный товарный вагон.

Уже потом, поднявшись наверх и обследовав расселину со всех сторон, мы раскусили, как это было сделано. Теперь же не было времени удивляться. Поспешно раздвигаем дверцы, поднимаемся. У левой стены — плоский деревянный ящик размером 3×4 метра. Справа — стопка картин. Тускло поблескивает золото массивных рам. Наклоняюсь, присвечиваю фонариком. Ничего не видно под густым слоем пыли. Осторожно протираю холст рукавом гимнастерки — и сразу, словно в окошке, оттаявшем под человеческим дыханием, появляется лицо. Некрасивое и в то же время прекрасное, освещенное каким-то внутренним, трепетно-золотистым светом.