Леонид Волынский - Сквозь ночь

Корреспондент, откинув крышку футляра, шагнул назад, поднимая аппарат. Железнов глядел в сторону, сжимая и отпуская тормозные рычаги на руле.

— Минуточку, — сказал корреспондент. — Вы разрешите?

Он поймал хмурый взгляд Железнова, нажал спуск, мотоцикл как бы в ответ на это взревел, пальнул пулеметной очередью и рванулся с места, подняв вихрь горчично-желтой, просвеченной солнцем пыли.

Вечером того же дня секретарь с директором молча шли вдоль растянувшегося порядка домов, кое-где неярко светящих окнами в сумраке.

Ветер, как водится в этих краях, утих, ушел на покой вместе с солнцем; дневная жара сменилась резким холодком, исходившим, казалось, от крупных лучистых звезд. Негромко постукивал движок электростанции, где-то вдали басовито гудел трактор.

Закурив на ходу, поежившись и застегнув доверху плащ-дождевик, секретарь проговорил:

— Ну и пташка, доложу я тебе!

— Да-а, — протянул директор. — Не завидую я Железнову.

— А все известность, слава, — усмехнулся в темноте секретарь. — Видно, заело ее, как в газете прочла.

— Она и не скрывает, — отозвался директор. — Так и сказала: «Я было на него уж рукой махнула, успокоилась, а как прочитала, какой он передовой да хороший…»

— Злая баба, — сплюнул секретарь.

— Изозлишься, — сказал директор. — Я ее и не виню особенно.

— Тут виноватого искать — глубоко увязнешь…

Оба поднялись на крыльцо конторского дома и прошли по коридору через полоску света, падавшего из приоткрытой двери: уборщица дремала там над телефоном на секретаршином месте.

Силаев отпер дверь партбюро, щелкнул выключателем, снял и повесил на гвоздь плащ и фуражку. Директор, хмурясь, остановился у обтянутой кумачом доски лучших людей. Железнов, чисто выбритый, при галстуке, с густыми бровями и энергичным чуть раздвоенным подбородком, красовался сверху над тремя рядами других фотографий, среди которых была и фотография Александры Игнатьевны Третько, а в просторечии — Шурочки. Поглядев в ее широко поставленные, внимательные глаза и подумав, что железновская прежняя жена будет, пожалуй, повиднее из себя, покрасивее, директор вздохнул, потер шершавый затылок ладонью и сказал:

— Ну давай, что ли, Яков Кузьмич, время позднее…

Секретарь, усевшись, поправил пресс-папье на чисто прибранном столе, кашлянул.

— По совести, я бы этого Железнова вздрючил как следует, — сказал он, помолчав.

— Да? — усмехнулся директор. Опустившись на скрипнувший стул, он посмотрел на усталое лицо секретаря и проговорил: — Что ж, давай твои предложения…

Секретарь, порывшись в кармане, достал связку ключей, отпер ящик, чуть выдвинул его и поглядел внутрь. Там, как и на столе, было аккуратно прибрано. В углу лежали отточенные карандаши — простой, химический и красно-синий. Подровняв их и не найдя другого беспорядка, он сказал:

— Насколько я в людях разбираться умею, эта баба… женщина эта на полдороге не остановится. Тут кляуз не оберешься, под копирку будет строчить.

— Да уж без этого не обойдется, — нахмурился директор.

Оба помолчали. Закрыв ящик, Яков Кузьмич встал и, сунув руки в карманы, пошел вокруг покрытого кумачовой скатертью второго стола, приставленного к письменному буквой «Т». Директор исподлобья следил за ним. Остановясь у стены, секретарь выровнял чуть покосившуюся политическую карту мира.

— Придется, пожалуй, эту самую… Шурочку вызвать, с ней побеседовать, — проговорил он, расправляя свернувшийся в трубку угол карты.

Степан Сергеич поглядел ему в спину и тихо сказал:

— Ох, не нравится мне такой поворот, Яков Кузьмич.

— А мне, думаешь, нравится? — спросил тот. Желваки заходили у него на скулах под напрягшейся порозовевшей кожей. — Тебе, я знаю, хочется и невинность, как говорят, соблюсти и капитал политический сохранить. Для всех хочешь добрым быть, я тебя знаю…

Он вернулся к столу, сел, приоткрыл и снова со стуком задвинул ящик. Прошла минута тягостного молчания.

— Сами вылепили, — кашлянув, проговорил директор, — а теперь прикоснуться боимся.

— Не я один лепил.

— Я тебя одного и не обвиняю… — Степан Сергеич вздохнул. — В конце концов, что в этом Железнове особенного, скажи ты мне? — проговорил он, помолчав. — Что поставить себя сумел?

— Это ты брось, — устало поморщился секретарь. — Работник он хороший. Можно сказать, незаурядный работник. Я вот у него побывал сегодня, видна разница.

— Не спорю, — сказал директор. — Но, между прочим, ежели каждому коврами дорожку выстилать…

— Ну, знаешь, — секретарь поднялся, двинув стулом. — Мы с тобой не маленькие, ты мне азбуку не объясняй. Давай по существу: Ты как считаешь, уместно будет в данный момент подорвать авторитет лучшего в области бригадира, да еще притом недавно избранного в депутаты облсовета и в члены пленума обкома…

— Комсомола, — вставил директор.

— Пусть комсомола, — поморщился секретарь. — Будет от этого польза общему делу или вред, как думаешь?

— Слушай, Яков Кузьмич, — сказал директор, — я ведь тоже не из ликбеза только что выпущен…

Он встал и сердито обдернул гимнастерку. Яков Кузьмич, надевал у двери жестко шуршащий плащ. Степан Сергеич вышел за ним на крыльцо. Оба постояли молча, глядя на звездное, без единого облачка небо.

— Что там барометр твой показывает? — спросил, застегнувшись доверху, секретарь.

— Ничего, брат, веселого. Прогноз двухнедельный сегодня получили, там тоже — «переменная без осадков».

— А меня что-то ломит. Третьи сутки кости ноют, поверишь, спать не могу.

Оба помолчали. Директор хрипло кашлянул.

— Дождя надо, — сказал он.

— Не говори, — подтвердил секретарь. — С весновспашкой и вовсе беда, я вот поглядел сегодня…

Они сошли по ступенькам, простились, но не разошлись, а опять постояли молча. Секретарь вставил в мундштук сигарету. Чиркнув спичкой и закурив, он вдруг сказал:

— Если хочешь знать, поделом ему, будь он хоть распрожелезнов…

И, повернувшись, зашагал прочь. Степан Сергеич посмотрел ему вслед и медленно, глядя под ноги, пошел в другую сторону.

У двери его дома стоял кто-то, виднеясь темным силуэтом на фоне стены. Он вгляделся — то была железновская жена.

— Что это вы на улице? — спросил он, подойдя.

— Улица… — тихо рассмеялась она. — Хоть бы собака брехнула где, и то б на улицу больше похоже…

При смехе у нее приподнималась короткая верхняя губа, обнажая десны. Степан Сергеич не видел этого в темноте, но представил ясно.

— Собак у нас тут покуда что нету, — проговорил он. — Чего нет, того нет.

Она снова рассмеялась тихонько. Ему показалось, что в темноте по-кошачьи блеснули ее глаза.

— Чего нет, того нету точно… — Она помолчала, прижавшись затылком к стене. — Мы на Украине в райцентре последнее время жили, — мечтательно проговорила она, — у нас зелень, сады…