Николай Кузьмин - Короткий миг удачи [Повести, рассказы]

Он отложил газеты, достал из сумки книгу. Но тоже что-то не читалось, не было охоты. Отметив ногтем строчку и пальцем заложив страницу, Скачков откинулся, покачивал ногой и щурился на: гомонивших ребятишек. У Звонаревых, которые — он это знал — водились с ними из пижонства, а за глаза считали футболистов всех дубинами и «полторы извилины», — у этих Звонаревых был прелестный ласковый мальчишечка, и с ним Скачков любил возиться, говорить и слушать и оживлялся всякий раз настолько, что забывал компанию. За ним, сидевшим только что как бука за веселым, разгулявшимся столом, украдкой наблюдали, пересмеивались, плечами пожимали, но — делать нечего! — мирились. Они к нему тянулись, а не он. К ним у Скачкова было устойчивое и спокойное презрение. Им бы хоть тайм один прожить по-настоящему, как те, кого они считают «полторы извилины»: с предельною отдачей сил и при любой погоде. А то перелистать двенадцать диссертаций и написать тринадцатую и — словно постоянный пропуск получить к самодовольству и достатку. Когда-нибудь он все-таки поднимется и выскажет, что футболисты думают о них, — пусть тоже знают!..

Потом, когда все расходились, Клавдия начинала выговаривать ему, ну как это не чокнуться, не пригубить, если уж так все просят, умоляют, и не найти о чем поговорить с хорошими и компанейскими людьми! И, распалившись, забывала о его огромной славе, которой в общем-то гордилась и пользовалась, когда необходимо, как отмычкой, вспоминала, о чем нашептывала Софья Казимировна, и злилась, что дурак вот этот, «полторы извилины», пока возился с ребятенком, не слышал, что рассказывал подвыпивший актер. «Я, говорит, попробовал однажды мяч принять на голову, так после музыка и гром с неделю. А ведь за целый матч, за полтора часа — это сколько же разочков по башке?..» Рассказывал, конечно, так — ни про кого, но ей-то все понятно! И по дороге, добираясь до дому, Клавдия почти не умолкала, а он лишь отворачивался и мрачнел. В чем-то, наверное, права была она. Ну что он будет скоро по сравнению с тем же Звонаревым, доцентом, кандидатом? Иван Степанович уж вон какой игрок был — гремел, все время в сборной, а мест, однако, шесть переменил, пока за их команду зацепился. Потому и не сдавался до сих пор Скачков ;терзал себя свирепейшим режимом. Хоть и не сахар эти перелеты и игры, игры без конца: на первенство, на кубок, товарищеские у себя и за границей, хотя нагрузка становилась не по силам, но все же можно было жить, как он привык и как хотелось. Все время было у него занятие, которому он отдал молодость, счастливейшие годы и в чем считался изощреннейшим специалистом, академиком…

Он не заметил, когда утихло все вокруг, когда успели разобрать и увести в квартиры детвору, почувствовал вдруг голод и подскочил, увидев, сколько на часах. Неряшливо пихнул потрепанную книгу в сумку и зашагал, соображая, где побыстрее и недорого, но плотно пообедать, — совсем чужой, заезжий человек в родном, да необжитом городе.

Автобус с командой пришел за час до начала матча. Шофер беспрерывно давал протяжные гудки, толпа у стадиона расступалась, через стекло все узнавали футболистов, и многие бежали за автобусом, но вязли, застревали — был самый вал народу.

Объехав длинный, поперек движения поставленный автобус телевидения, мимо мороженщиц, столиков с лимонадом и чадящих жаровен с шашлыком, команда прибыла к служебному подъезду. Здесь было тише и спокойнее, стояла стайка разнаряженных девиц. Из дверей выскакивали часто толстенькие мужчинки в темных очках — они почему-то все, кто крутится возле футбола, носят темные очки. Скачков не любил этих развязных, пронырливых типов, привыкших обращаться с футболистами запанибрата. А девицы… Когда-то и Клавдия дожидалась вот в такой же стайке. Теперь у нее постоянный пропуск на трибуну. Они всегда сидят там вместе, жены футболистов.

Из автобуса, в обе двери, стали спрыгивать ребята: в одинаковых плащах, с толстыми сумками, четкие проборы на головах. Ноги из-под плащей в голубых тренировочных брюках. Не озираясь, без всякого внимания к сбегавшимся болельщикам, вразвалку скрылись в помещении.

Грузный Иван Степанович сошел последним, поздоровался со Скачковым.

— Ну, как?

— Все в порядке, — ответил Скачков.

Больше они не сказали ни слова. Как старейшему игроку и капитану, тренер доверял ему во всем. Но почему-то именно сейчас Скачков подумал: а не оттого ли ему доверие такое, что он уж сходит, играет предпоследний или последний год? Растут в команде молодые, внимание, заботы все на них…

В знакомой раздевалке ребята привычно занимали шкафчики, кидали сумки возле просторных и удобных кресел.

— Геша, идешь? — позвал Матвей Матвеич, массажист. Он переоделся, приготовился и разминал, почти выламывая с хрустом, пальцы. Густо курчавилась в проеме майки грудь, крепкий живот перепоясан широким обручем ремня. Его распирало от чудовищных оплывших мышц. У иного из ребят нога потоньше, чем у него рука.

— Сейчас, Матвей Матвеич.

Кто-то успел обуться и заподпрыгивал, пощелкивая по полу шипами. Скачков не глядя мог сказать, что кто-нибудь из молодых. Торопится на поле, на разминку.

Матвей Матвеич, все еще похрустывая пальцами, ждал у массажного стола. Скачков, раздетый, влез, как на заклание.

— Покрепче, — попросил он, укладывая голову на скрещенные руки. — Колено что-то…

Массажист, словно маэстро перед инструментом, посуровел, потряс над головой огромными кистями и вдруг с лицом сосредоточенным и вдохновенным с размаху опустил их на притихшее расслабленное тело. Скачков сначала вздрогнул и напрягся, но вот шлепок, другой, потом протяжное движение, и он закрыл глаза, почти забылся. Матвей Матвеич был великий мастер. Скачков, кряхтя, постанывая под его безжалостными каучуковыми пальцами, все больше ощущал, как отжимается из мышц усталость, не стало вялости и лени, и плечи, бедра, ноги затребовали напряженья и борьбы. Он раскраснелся, переворачиваясь на спину, еще раз попросил:

— Колено, Матвей Матвеич!

Раздувая от усердия подгрудок, массажист уже лоснился. Время от времени хватал большое полотенце, проводил им по лицу, груди и шее, отбрасывал, не глядя, в сторону.

— Геннадий Ильич, прочитали? — расслышал, как во сне, Скачков. Раскрыл, завел глаза и увидел у изголовья юное чернявое лицо Белецкого, паренька из дубля.

— А, Игорек… — проговорил он, содрогаясь под руками массажиста. — Возьми у меня в сумке.

— Понравилось? — спросил Белецкий, становясь так, чтоб не мешать работе массажиста. — «Желтый пес», да?

Скачков задыхался, — массажист вытягивал, разглаживал и встряхивал его большое, увесистое тело. Матвей Матвеич совсем забросил полотенце и только иногда движеньем той или иной руки проворно вытирал пот со лба.