Николай Кузьмин - Короткий миг удачи [Повести, рассказы]

— Нет… — попадая в ритм движений массажиста, сказал Скачков. — «Негритянский квартал».

Чернявый, тоненький, как девушка, Белецкий изумился:

— Да что вы, Геннадий Ильич! «Желтый пес» — вот добрая штука, до самого конца ни черта не догадаешься!

Наконец Матвей Матвеич отступился и, схватив истерзанное полотенце, зарылся распаренным лицом. Под мышками на майке у него темнели громадные полукружья. Скачков поднялся и сел, как обновленный. Похоже было, что массажист умело перегнал в него всю мощь своих огромных мышц.

— Пусти-ка… — шлепнул по спине его Сухой, раздетый, стройный, как подросток, но со старушечьим изношенным лицом. Полез на стол.

«Ага, значит, Степаныч ставит… А что — может, отбегает хоть половину матча?»

Одевался он не торопясь. Носки, две пары носков, затем гамаши. Достал старые обношенные бутсы, придирчиво ощупал изнутри. Нога легла, как в люльку. Разобрав концы тесьмы, стал крепко-накрепко затягивать шнуровку по всей длине подъема. Оставшимися концами перевязал ступню крест-накрест: сверху вниз и спереди назад.

Подошел Иван Степанович, сел рядом и задумался, — набрякли дородные щеки.

— Молодых сегодня? — спросил Скачков, ровно натягивая гамаши и отворачивая под коленкой вниз.

— Да. Надеюсь на Белецкого. Турбин… Ничего?

— Дельно. А Сухов?

— Придется тоже. Пусть выйдет, а там…

— Ну правильно, Иван Степанович!

Он понимал, о чем тревожится сегодня тренер. Его не любят, хмурого, сурового Степаныча, — не любят так же, как везде, где он работал раньше и не сумел прижиться. Он плохо жалует газетчиков и уж совсем не терпит покровителей: подсказчиков, советчиков из всякого начальства. А их же пруд пруди вокруг любой команды… Поэтому сегодня выиграть необходимо, хоть расшибись. Забрезжило: сыграли на подъеме в «одной восьмой», теперь вот «четвертушка». Не в первенстве, так в кубке хоть успех!

Он натянул футболку и, подкатывая рукава, зашевелил ногами, затанцевал.

— Все!.. Все!.. — Иван Степанович поднялся, в ладоши хлопнул. — На поле!

В длинном переходе под трибуной, где звучно цокали шипы шагавших футболистов, Скачкова остановил администратор. Звонила Клавдия недавно, просила два билета.

— Да? Ну хорошо… — и побежал вдогонку за командой. «Два места… Видно, Звонаревы. Хотя у Звонаревых постоянный пропуск. А, черт бы с ними и со всеми!..»

В дни матчей Клавдия обязательно зовет каких-нибудь знакомых, и ни администратор, ни кассирши ей не откажут: всегда места на западной трибуне. Дни матчей — праздник для нее, награда за все унижения, которые она испытывает с ним в гостях. Это там, в говорливой выпившей компании, он молчаливая дубина, «полторы извилины», а на стадионе, в обстановке разнузданного поклонения, он самый именитый: идол, а не человек. И что особенно приятно — Клавдию тоже узнавали, показывали пальцами, приподнимаясь с мест, и пялились туда, где табунном, разряженные, только что из парикмахерских, сидели жены футболистов.

Многоголосый рев трибун плескался и вспухал над всей огромной чашей стадиона. Как будто в кратере вулкана, копилось, клокотало накалявшееся нетерпенье. Все в городе жило сейчас футболом, и только изредка в автобусе, троллейбусе, трамвае окажется унылая, ушедшая в себя фигура.

Скачков оглох, когда мелькнуло небо, свет, — он показался из туннеля. «Скачок!.. Горбыль!.. О, Скок!» — вопило, улюлюкало со всех откосов уходящих вверх трибун. Когда-то было сладко слышать, теперь не — будто не о нем. Он и в игре не обращал внимания, и рев, истошная истерика трибун имели для него такое же значение, как цеховой привычный шум для токаря, для слесаря.

Небрежно волоча, едва переставляя ноги, Скачков трусцой направился к середке мягкого зелененького поля, где по густой коротенькой траве защитники раскатывали мяч. Вратарь, весь в черном, длинноногий, бежал к пустым воротам и, оглядываясь, на ходу натягивал перчатки. Белецкий, носившийся с мячом по краю, увидел, как трусит Скачков, и резко дал ему на выход, отпасовал неровно, верхом, но Скачков, взорвавшись моментально, настиг тугой звенящий мяч, коленкой пригасил и усмирил и тотчас мягко, щечкой, скачковским стелющимся пасом выложил опять Белецкому. Игорек накинулся на мяч, как разыгравшийся котенок на клубок: подхватил, неуловимо ловко на бегу подбросил пятками, принял плечом, потом на голову, опять на ногу, — все это набирая скорость, неудержимо, — и с ходу вдруг ударил по воротам. Красиво!.. Скачков, опять труся лениво, еле-еле, смотрел за ним и усмехался: играют в парне силы! Наверняка сидит сейчас на переполненной трибуне счастливая девчонка и радуется, преданно не сводит глаз. Даже у них после таких вот матчей устанавливается дома мир и настроение. Клавдия возвращается со стадиона какая-то отмякшая, как будто сытая, становится заботливой, почти что прежней, и уж не замечает, что Софья Казимировна в таком затишье и согласии живет особенно чужой и оскорбленной…

Протяжная трель судейской сирены прекратила разминку. Стадион, вся затаившаяся по крутым откосам чаша, умолк и приготовился. Иван Степанович, провожая на поле команду, пропускал ребят мимо себя и трогал плечо каждого. Он волновался и не скрывал: встречу в первом круге они вот этой же команде проиграли с крупным счетом.

Пожилой судья, с голыми незагорелыми коленками, с большой, похожей на мишень эмблемой на груди, по традиции предложил капитанам:

— Знакомьтесь!

Скачков и тот, напротив, Алексей Решетников, улыбнулись, дружески ударили ладонь о ладонь. Лет восемь или семь назад они тренировались вместе в сборной, а каждый год встречаться дважды приходилось на полях. В нынешнем сезоне прибавилась еще и кубковая встреча, — значит, трижды…

Сегодняшний противник был неприятен для Скачкова, он не любил навалистой и жесткой, игрок на игрока, игры. Он предпочел бы комбинационного соперника, с манерой мягкой, завлекающей, многоходовой, — тогда сказался бы его огромный опыт, его умение угадывать и разрушать расчеты атакующих в самом зародыше, в глубинке поля. Сегодня, как было решено на установочном совете перед матчем, необходимо задавить, прижать к воротам, — перебегать.

Против Скачкова вновь действовал молоденький парнишка нападающий, которого он наглухо закрыл в том проигранном матче. Сначала он не понял, почему тренер соперников не заменил парнишку, однако скоро разгадал: молодой, неутомимый, он должен был мотать, оттягивать Скачкова на себя, а в открывавшийся к воротам коридор нацеливался ринуться Решетников, хитрющий, как лисица, Леха, полузащитник с крепким плиссированным ударом. Парнишка исполнял задание старательно: финтил, юлил, откатывался к самой бровке, показывал, что порывается пройти по краю, — Скачков все видел и читал, как по букварю. Давно он изучил этих уж слишком исполнительных ребят, надолго скованных начальной установкой тренера. Он делал вид, что поддается на приманку, смещался часто в сторону, но лишь настолько, чтобы успеть наперехват седому, умудренному в боях Решетникову. Несколько раз он крепко сталкивался с разогнавшимся парнишкой, чувствуя, как со всего разбега врезается в его разгоряченное, напрягшееся тело. Скачков щадил его, пытался образумить, хотя, не нарушая слишком правил, мог подловить и вывести надолго из игры. Самого его когда-то так ловили и выносили с поля…