Лазарь Карелин - Младший советник юстиции [Повесть]

— Затрудняюсь сказать, товарищ Трофимов, — рассмеялась Осокина. — Он и бухгалтер и огородник, а как начал все распутывать, так и вышло — не бухгалтер и не огородник, а следователь.

— И не плохой следователь, — сказал Трофимов, — протягивая Громову руку. — Благодарю вас, Василий Васильевич!

— Так за что же, Сергей Прохорович? — смутился Громов. — Нить-то оборвалась…

— А мы ее свяжем, Василий Васильевич. Главное вы сделали.

Разъезжая по району, Трофимов всюду, где приходилось ему останавливаться, не упускал случая потолковать с народом о том или ином законе, о задачах прокуратуры и народного суда. Необходимость в таких беседах была очевидна. Трофимов знал, что, разъясняя закон, рассказывая о своей работе, он не только выполняет свою прямую обязанность пропагандировать среди населения советское право, но и помогает самому себе в повседневной прокурорской деятельности.

Не только наказывать за нарушения законов, но и предупреждать эти нарушения — вот в чем заключалась его работа. И Трофимов отлично понимал это.

Но ведь в селе идет следствие сразу по двум уголовным делам. Может ли он, прокурор, говорить об этом на собрании колхозников? Конечно, нет, так как неизбежно коснется вопросов, которые еще нуждаются в проверке, и уж, во всяком случае, до суда их не следует предавать гласности. А не говорить об этом тоже невозможно. В Искре, пожалуй, не найти сейчас человека, который не переживал бы случившееся, как событие, порочащее добрую трудовую славу всего села.

Вечерело, когда Громов, зайдя за Трофимовым в гостиницу, повел его в клуб, где уже собрались колхозники, чтобы послушать выступление районного прокурора.

Хорошо было сейчас на тихой, будто задремавшей после шумного дня сельской улице. Далекие звезды рассыпались по небу холодной снежной пылью, а на земле было тепло и безветрено, пахло зацветающей акацией, конской сбруей, дегтем и сладким, с детских лет памятным запахом домашнего хлеба.

Трофимову вспомнилась неведомо от каких времен сохранившаяся в памяти картина, как сидит он, мальчишка, на скамье перед большой, жарко дышащей русской печью, а в глубине ее, томясь на жару, доходят сладко пахнущие высокие караваи. Когда и где это было, Трофимов не помнит, но не в этом сейчас дело.

У него вдруг потеплело на сердце, и все в этом незнакомом селе стало понятным и родным, точно давным-давно, в детстве, он уже был здесь: ходил мимо вон той старенькой колокольни, ступал по мягкой от сена и соломы площади перед амбаром, вдыхал запахи кожи и печеного хлеба.

Рядом с домами колхозников двухэтажное, с колоннами у входа, здание клуба казалось особенно приметным. Множество фонарей освещало его фасад. И было ясно, что зажжены они все лишь для пущей торжественности.

Перед входом в клуб Трофимов остановился. Из распахнутых окон слышался гул переполненного зала.

Какая-то девушка, увидев Трофимова, со всех ног бросилась в двери.

— Пришел! Пришел! — услышал Трофимов ее громкий, возбужденный голос. И сразу, точно слова эти были командой, призывавшей к тишине, в клубе унялся шум.

— Ждут! — сказал Громов, невольно поднося руку к козырьку фуражки. — Прошу, товарищ младший советник.

По тому, как тихо стало в клубе, по напряженной этой тишине Трофимов понял, с каким нетерпением ждут сейчас колхозники села Искра встречи с районным прокурором.

— Идемте! — сказал он и решительно вошел в зал.

Здесь было светло и многолюдно.

На сцене, за столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели Осокина, Антонов и члены колхозного правления.

Двигаясь по проходу, Трофимов встретился глазами с приветливым, словно ободряющим взглядом Осокиной и легким уверенным шагом взошел на сцену.

Маленький столик, заменявший трибуну, с непременным графином, показался ему ненужным. Он отодвинул его в угол сцены, налил в стакан воды, но не стал пить, а, обернувшись к залу, громко сказал:

— Товарищи!..

Еще у входа Трофимов заметил афишу, извещавшую жителей села о том, что в воскресенье в клубе состоится доклад о странах народной демократии. Обыкновенная афиша, написанная старательной рукой местного художника. Но сейчас она неожиданно пришла Трофимову на помощь.

— Товарищи! — повторил он. — В вашем селе случилась большая беда. Люди, которым вы верили, обманули ваше доверие. Не щадя ни своей, ни вашей чести, подняли они руку на колхозное добро, на народное достояние, на плоды вашего коллективного труда. Стыдно, больно говорить об этом.

Трофимов замолчал, а по залу прошел шум, как от ветра в лесу, тревожный и глухой.

— Сегодня мы только начинаем распутывать клубок отвратительных дел, которые творились в колхозе «Огородный» и в вашем сельпо, — продолжал Трофимов. — Сегодня ни я, ни вы еще не знаем истинной меры виновности участников этих дел. Измерит эту вину и покарает виновных народный суд. Он, наш народный суд, будет заседать при открытых дверях. За судейский стол, рядом с избранным народом судьей, сядут два достойнейших ваших представителя, наделенных равными с ним правами. И я уверен, что процесс этот будет происходить не в городе, а здесь в этом клубе, чтобы все вы, колхозники села Искра, могли стать участниками суда над людьми, так тяжко оскорбившими и обманувшими вас… Мы все придем сюда, и каждый скажет то, что думает, что знает, чтобы помочь суду вынести справедливый приговор виновным. Но… только ли мы придем на этот суд? Ведь двери его будут открыты для всех, а путь в село Искра никому не заказан…

Трофимов умолк и оглянулся на Осокину. Она смотрела на него с тревогой, не понимая, что он собирается сказать. И эта же тревога перекати-полем двигалась сейчас по рядам колхозников.

— Все мы, товарищи, внимательно читаем газеты, — опять заговорил Трофимов, и в напряженной тишине зала голос его прозвучал неожиданно отчетливо. — И вот рядом с сообщениями о стройках коммунизма, о наших трудовых успехах на заводах и колхозных полях, рядом с сообщениями об упорной борьбе, которую ведет Советский Союз за мир, часто встречаются коротенькие заметки о том, что к нам в гости приехала еще одна делегация крестьян из стран народной демократии. С гордостью читаем мы такие заметки, хорошо понимая, зачем приезжают к нам наши зарубежные друзья. Мы знаем, что крестьяне Румынии, Болгарии и Венгрии, Чехословакии, Польши и демократической Германии, вступившие на новый, светлый путь, едут в страну социализма, чтобы поучиться передовым методам работы, чтобы перенять у наших колхозников более чем двадцатилетний опыт коллективного труда. Да, к нам едут учиться, и мы по праву гордимся этим…

По мере того, как Трофимов говорил, в зале нарастало беспокойство. Многие колхозники поднялись со своих мест. Теперь не было, наверно, здесь человека, который бы не понимал, что скажет сейчас прокурор. И дорого дал бы Трофимов, чтобы не говорить этих прямых, суровых слов, но он не мог не сказать их.