Лазарь Карелин - Младший советник юстиции [Повесть]

— И нынче, Николай Митрофанович, никто вас нечестным не считает, — сказала Осокина.

— Не считают? — с надеждой посмотрел на Трофимова Стрыгин.

— Самое тяжкое обвинение с вас снимается, товарищ Стрыгин, — сказал Трофимов.

— Снимается? — крикнул Стрыгин. — Снимается?

— Да, следствием установлено, что в хищениях вы участия не принимали.

— Нет, товарищ прокурор, не принимал!

— Но отвечать вам все-таки придется.

— Я вину свою сознаю, — твердо сказал Стрыгин. — Сознаю. А вот, что поняли меня, поняли, что я не жулик, за это спасибо. — Стрыгин вдруг заторопился; лицо его просияло. — Пойду обрадую жену! — И он исчез в темноте.

— Жалко его, — сказала Осокина. — Вы уж, Сергей Прохорович, помягче с ним.

— А как народ к нему относится?

— Ругают, но жалеют.

— Вот и народный суд так же отнесется, — улыбнулся Трофимов. — Поругает и пожалеет.

Они вышли к поляне и остановились посмотреть на танцующих.

Бражников, увидев Трофимова, решил блеснуть перед ним своим мастерством.

— А ну, плясовую! — крикнул он баянисту.

Баянист вскинул голову и медленно растянул меха своего баяна.

Потупив глаза, помахивая, будто отстраняясь, платочком, тихо-тихо поплыла Даша по опустевшему кругу.

Бражников словно и не видел ее. Едва касаясь ногами земли, шел он поперек круга. Но вот они встретились. Глянули друг на друга влюбленными глазами, и… тут-то пляска и началась.

Хотел ли Бражников коснуться Даши, хотел ли пасть перед ней на колени или поцеловать — в движениях его было столько широты, что, казалось, не поцелуй и даже не себя предлагает он девушке, а весь мир. Она же, улыбаясь, как и мать, застенчиво и мягко, всеми своими движениями, горделиво вскинутой головой, взглядом давала понять, что на меньшее и не согласится.

— Дашенька, доченька моя! — шептала Осокина, не замечая, что смеется и плачет в одно и то же время.

— Мама! — выбегая из круга, крикнула Даша. — Что с тобой, родная?

— Ничего, ничего, — обнимая дочь, сказала Осокина. — Это хорошие слезы, Даша, не горькие…

— Мама, а я забыла тебе передать, — сказала Даша: — с час назад здесь был дед. Зачем-то тебя искал.

— Дед? А зачем, не сказал?

— Нет. Велел передать, что был и ушел к себе на пасеку.

— Кого это вы называете дедом, Даша? — спросил Трофимов.

— Это тот самый Зачиняев и есть, — пояснила Осокина, — у нас его дедом кличут.

— Вот как? — переглянувшись с подошедшим Бражниковым, сказал Трофимов. — Он, значит, и пчелами занимается?

— Занимается.

— Так, так… А где его дом, Анна Петровна?

— Пасека отсюда недалеко. — Осокина внимательно посмотрела на Трофимова. — Что вас встревожило, Сергей Прохорович?

— Рано еще об этом говорить, Анна Петровна. Скажите, кто бы мог проводить меня к этому деду?

— К Зачиняеву?

— Да.

— Я сама вас провожу, Сергей Прохорович.

— Тогда пойдемте.

— Сейчас ночью?

— Да, сейчас…

До колхозной пасеки, где жил Зачиняев, было не более двух километров. Дорога шла через поля, клеверами, сбегала в овраг. У края оврага, неприметный среди деревьев, стоял маленький домик. В окошке, несмотря на поздний час, светился огонек.

— Что же мы ему скажем? — спросила Осокина, когда Трофимов, подойдя к окну, уже собрался постучать. — Ночь, а мы в гости.

— Ничего, он к ночным гостям привычен, — сказал Бражников.

Трофимов постучал.

За занавеской колыхнулась бородатая тень.

— Кто там еще? — послышался старческий, ворчливый голос.

— Это я, Василий Алексеевич, отоприте! — отозвалась Осокина.

— Аннушка? Сейчас отопру.

Дверь распахнулась. Трофимов увидел маленького, седенького старичка. Он был в белой длинной рубахе и в белых полотняных штанах. От всего его облика, от вздетых на лоб очков и снежно-белой бороды веяло старческим добродушием.

— Аннушка! — сказал Зачиняев, вглядываясь в темноту, и в голосе его Трофимов уловил радость. — Да где же ты? Со света-то не видать!

— Даша сказывала, что вы меня искали, Василий Алексеевич. — Осокина замялась. — Вот я и пришла…

— Будто уж из-за этого и пришла? — добродушно усомнился Зачиняев. — Ночью-то? Ну, входите, входите, товарищи прокуроры. Аннушка плохих гостей ко мне не приведет.

Старик, часто кивая головой, выждал, пока Осокина не вошла в дом, и вдруг, живо обернувшись к Трофимову, сказал лукаво, усмешливо:

— А я вас видел, когда вы с Аннушкой над рекой стояли. Видел, как Стрыгин к вам подходил. А я вот не подошел… Вижу, люди у реки стоят, тайгу слушают. Зачем мешать? — Старик посмотрел на Бражникова. — И тебя видел, как с Дашей плясал.

— А вот человека в плаще, что овощи из колхоза увез, так и не разглядели… — не то спросил, не то упрекнул деда Трофимов.

— Не разглядел, не разглядел, — горестно покачал головой старик. — Ошибся…

— В ком? — в упор взглянул на него Трофимов.

Они вошли в комнату.

— А ты не спеши, не спеши, — усмехнулся старик, притворяя за собой дверь, и подошел к Осокиной.

Двигался Зачиняев с удивительной для его лет легкостью. Говорил быстро, негромко, точно не говорил, а приговаривал.

— Садитесь, товарищи. С дороги-то посидеть — первое дело. — Старик пододвинул Осокиной скамью. — Садись, Аннушка, рад я тебе, садись.

Осокина села.

— А ты отчего такой сердитый? — глянул старик на Бражникова. — Гость на хозяина сердиться не должен.

— Я на вас и не сержусь, — сказал Бражников.

— И не сердись… А то, что я о тебе Даше окажу, если спросит? Даша-то ко мне за советом прибежит, ко мне… — Старик улыбнулся смущению Бражникова. — Со мной многие советуются.

— Вот и я к вам за советом пришел, Василий Алексеевич, — сказал Трофимов.

— Ты не за советом, нет! — сурово, точно уличая Трофимова, посмотрел на него старик. — Ты с вопросом пришел!

— С каким же? — невозмутимо спросил Трофимов.

— А с таким, что еще в дверях задал.

— Верно, Василий Алексеевич, с ним и пришел.

— Не веришь, значит, что я того человека в плаще не знаю? — с откровенным любопытством приглядываясь к Трофимову, спросил старик.

— Не верю, — просто ответил Трофимов.

— Так. — Зачиняев быстро присел на скамью рядом с Осокиной и спросил, обращаясь не к Трофимову, а к ней: — Почему же я про машину Громову рассказал?

— Потому, что вы честный человек, Василий Алексеевич, — сказал Трофимов.

— Ага! Честный! — по-прежнему глядя не на Трофимова, а на Осокину, крикнул старик. — Только меня на слова не купишь! Как ты можешь меня честным считать, если думаешь, что я правду утаил? Ну-ка, отвечай!

— На этот ваш вопрос, Василий Алексеевич, вы сами и ответите.

— Мудрено! Мудрено силки расставляешь, — закрутил головой старик, — не понять!

— Что ж тут непонятного? — спросил Трофимов. — Честный человек правды не утаит.