Арнольд Каштанов - Заводской район

— А все-таки,— выяснил Валя.

— Теперь у родителей главная забота — заставить детей есть. Не хотят дети есть. В России голод уже не царь..

— Точно,— мгновенно согласился Валя.— Вот взять моего пацана...

— Мы живем по ту сторону голода. У нас нет голода.

— У меня он есть,— напомнил Кошелев терпеливо.— Голод.

— Почему же ты дразнишь?

— Да ничего я не дразню!

— Ты меня извини. Мы все дразним свои инстинкты.

— Кто это «мы»?

— «Мы»? Спроси у психологов. Шизотимики по Кречмеру, или цребротоники по Шелдону, или, как это...

— Дальтоники,— подсказал Валя.

— Плагиат. Это я сказал — фисгармония.

— При чем тут фисгармония? — обиделся Валя.

— А я говорю — плагиат...

Кошелев откинулся в кресле.

— Ну и набрались вы, братцы.

— Я-то при чем? — спросил Валя.— И, кстати, это Жанна сказала: фисгармония. Тебе сказала.

— Вы молодцы,— сказал Кошелев.— Вы вместе сказали: фисгар­мония.

— Представляешь, Валя: Кошелев познакомился с девушкой, а она оказалась социологом. И что ты думаешь?

— Поженились?

— Кошелев, разве вы поженились?

— Привет, старик.

— Ах да... Я лично социологов не люблю. На трон свергнутого голода они посадили временщика — шлюху потребительства. Что они сделали с человеком, Валя?

— Я, кажется, того,— сказал Валя.— Немного. Мне пора.

— Социологи не говорят, что личность исчезает,— сказал Коше­лев.—Личность создается творческим характером труда.

— Кошелев, у меня труд какой? Творческий?

— Жениться тебе надо,— сказал Кошелев.

— На социологе?

— Хоть на черте.

— До свидания,— сказал Валя.— Малая, наверно, уже милицию на ноги подняла.

— Погоди, Валя. Ты, Кошелев, гуманист. За это я принесу тебе домашнюю наливку.

— Ты ему есть принеси,— сказал Валя.— Он весь голодный... Же­ниться, конечно, надо,— говорил он Кошелеву.— Взять мою малую. Кажется, она кто? Дите еще, двадцать лет. И образования у нее всего десять классов, да и то вечерних, да и то десятый не закончила. Но она все понимает...

— Брагин, ты что тащишь? Разве такие наливки бывают? По цве­ту —денатурат!

— Ничего, тут у нас специалист по химии, он тебе определит, что это.

Однако Валя уже исчез. Он знал свою меру и умел незаметно исче­зать из компании. Эта его способность обычно очень сердила друзей.

Кошелев стал объяснять Аркадию смысл жизни. Аркадий разло­жил ему кресло-кровать и слушал, пока Кошелеву не надоело гово­рить. Ему жалко было, что Валя ушел так внезапно. Потом Кошелев уснул, а Аркадий спать не мог и стал думать, что же с ним сегодня слу­чилось. Может быть, просто тревожит какой-нибудь пустяк, просто засела где-то заноза и надо все хорошенько вспомнить, найти ее, выта­щить и заснуть спокойно.

...Сегодня утром он дремал в институтском автобусе. Институт онкологии стоит среди соснового леса, в двух десятках километров от города, и весна, которая уже началась в городе, здесь еще не чувство­валась. Лаборатория у Аркадия была такая маленькая, что, сидя на стуле, можно было дотянуться до любого предмета в ней. За спиной в углу стоял баллон со сжиженным газом, и от него вдоль всей стены тянулся спектрофотометр. Над письменным столом на самодельных полках до потолка лежали справочники, книги и катушки кардио­грамм. Слева у ног была смонтирована центрифуга, когда ее изредка включали, то от ее грохота весы под стеклянным колпаком теряли точ­ность.

Справа за окном был виден лес. Низко над соснами, разворачи­ваясь в полете веером, пролетела стая ворон, черных в белесом небе. Аркадий слушал их нервное весеннее карканье и ничего не делал.

Его работа, длинное название которой начиналось со слов «К во­просу о влиянии...», а дальше состояло из терминов иностранных, опре­деляющих, какие именно вещества и при каких условиях влияют на состояние других веществ,— эта работа, двадцатая или тридцатая в его жизни, и по методам своим и по результатам мало отличимая от преды­дущих, эта работа показалась ему скучной и нелепой канителью. Арка­дий собирался до начала опыта просмотреть полученные вчера кардио­граммы собак, но вместо этого открыл свежий номер журнала. Ему сразу попалась статья его знакомого, совсем молодого парня. Статья была интересной, много интереснее работы Аркадия, и усилила его недовольство собой.

(«Может быть, это и есть заноза?— подумал он, вспомнив о журна­ле.— Зависть? Да, но почему же никогда прежде у меня не было зави­сти? Может быть, она приходит с возрастом?» Однако признавать в себе зависть к чужим успехам очень не хотелось, и Аркадий решил, что заноза сидит где-то в другом месте.)

Он еще не дочитал статью, когда позвонил Михалевич, его началь­ник, сообщил, что приняли к печати сборник, в котором была их сов­местная работа. Михалевич засмеялся: «Жди теперь письма от Фили­мона». Филимоном в институте прозвали английского онколога Фенимора Дугласа, о котором узнали три года назад. Прочитав реферат дис­сертации Аркадия, он послал ему письмо почему-то в Академию наук, «профессору Брагину», и письмо несколько месяцев плутало по академии, пока его случайно не увидела будущая жена Кошелева, ко­торая сообразила, что «профессор Брагин» — это Аркадий Брагин из Борового.

(«Нет, не зависть,— подумал Аркадий.— Какой чепухой я занима­юсь, однако. Надо спать».)

Сегодня он должен был продолжать опыты на собаках: вводить им в кровь вещество, действие которого он исследовал, и отмечать результаты этого действия, предугаданные им еще полгода назад. Он позвонил в собачник: «Анна Евменовна, пришлите мне в эксперименталку псину килограмм на шесть».

Надо было зайти в библиотеку. В вестибюле главного кор­пуса сидели вдоль стен больные и посетители. Там была и старуха Почечуева. В третий раз попала она сюда, все здесь уже ее знали. И не любили. И опять около нее — вишневого цвета пальто племянни­цы. Почечуеву навещали ежедневно — либо, как сейчас, племянница в стареньком пальто с воротником и шапкой из рыжих лисьих хво­стов, либо муж племянницы, во все времена года примелькавшийся здесь своей нейлоновой курточкой.

Племянница выгружала из сумки баночки и свертки с едой и ви­новато говорила: «Я на два дня принесла. Завтра, наверно, приехать не смогу, Маринка температурит, ночами не спит, Сережа совсем с ног сбился..» — «Да зачем ездить,— кивала старушка,— я и есть ничего не могу, не надо мне ничего.. Вот если б, я тебя просила вчерась, огур­чика свежего достала..» — «Нет их нигде, тетя, они в мае..» — «Не доживу я до мая». — «Мы поищем, тетя».— «Тут одной принесли, я спрашивала, в «четырнадцатом» брали, что у базара. Ну ладно.. Зав­тра отдыхай, ко мне не надо. Разве что огурчик достанешь, так завези. Это недолго — только через сестру передать и этим же автобусом домой. Они не воруют, сестры, им тут и так хватает..» — «Мы поищем, тетя..»