Михаил Никулин - Повести наших дней

— Возможно, что они из Кучарина подались в придонские хутора и там начнут разжигать костры. А мы тут из-за Якова блукаем с завязанными глазами… Почему же его так долго нет? Чересчур длинные у него полтора часа. Чего молчишь, дядя Андрей?

— Иван Николаевич, Яков не в гости поехал. Если бы в Кучарине их не было, он бы давно вернулся.

Кудрявцев вздохнул и, сожалея, сказал:

— Как еще несовершенно устроен человек! Нам бы по такому случаю крылья, а они — у вороны!..

— Тогда и у кулаков были бы крылья. Мы ведь с ними вроде одного роду-племени.

И оба усмехнулись.

— Дядя Андрей, что из Москвы пишет Вася?.. Мы же с ним, сам знаешь, какие друзья…

— Пишет, что с ученьем хорошо. В письмах нет-нет да и подковырнет меня за то, что ездил в отступление… Дескать, вы с Хвиноем примыкали к кадетской партии…

Они стояли около поскрипывающей старой вербы. Еще больше посветлела ночь. В вышине шумели ветки. Где-то недружно перебрехивались собаки. Подбежал Яков Резцов и, вытирая вспотевшую голову, сообщил, что бандиты в Кучарине, что сильно охраняются и что лошади у них заседланные.

— Пьянствуют? — спросил Кудрявцев.

— Водкой совсем не угощаются. «Выпьем, говорят, после, когда сковырнем советскую власть». Командир ихний остановился рядом с Колундаевыми. В конюшне кого-то крепко взбучивал: «Там, говорят, только пукнули, а ты уж удирать куда глаза глядят. Из-за тебя, зайца трусливого, дорогу придется искривить!»

— Это он, видно, пробирал того, что ехал к амбару, да выстрела испугался, — заметил Кудрявцев.

— Иван Николаевич, как бы они скоро не нагрянули, — сказал Андрей и посоветовал Кудрявцеву с Яковом вернуться и выслать людей на усиление постов, а сам заспешил к амбару.

Распорядившись, чтобы Филипп и Ванька увели людей от амбара к хатам окраинной улицы, он сказал:

— Зачем им ловить пули на пустыре, если из дворов и левад все видно?

Осиновцам Андрей передал приказ Кудрявцева — оберегать амбар с северной и восточной стороны, а председателю ясеноватского комбеда со своими людьми защищать его с западной и южной…

— Огонь откроете по сигналу: из левады дадим выстрел. Мирным людям с ягнятами и телятами в погреба спуститься, — по-крестьянски предусмотрительно заметил он и, уходя к Кудрявцеву, с досадой подумал: «Что-то еще надо было сказать — не припомню…»

Но, пройдя десяток шагов, все-таки вспомнил о том, что его беспокоило. Остановившись около половинка, он услышал тихий разговор, узнал голос Хвиноя.

— Ты с кем там, кум?

— Мы тут с Наумом. Двое на одну винтовку. Вышли покурить.

— В случае чего, не забывайте, что за двором канава. Она тянется подковой. Из нее голову зря не высовывать, — предостерег он и, уходя, почувствовал, что сердце уже не тревожилось.

Из развилки толстой вербы, с высоты четырех-пяти метров, Яков Резцов, не умея сдержаться, крикнул:

— Показались! Бандиты!

Слова его прозвучали так, будто все только и ждали бандитов и должны были обрадоваться их появлению на заснеженной ровной низинке, залитой светом разгорающейся зари, где они меньше всего были похожи на едущих всадников и больше всего — на темное облачко, стремительно плывущее к хутору Ясеноватскому. Не более чем в десяти шагах от толстой вербы, на крыше сарая, почти по колено в снегу стояли Кудрявцев и Андрей. Они вытягивались во весь рост, чтобы лучше разглядеть это облачко. На окрашенном зарей снегу оно казалось настолько мирным и привлекательным, что Кудрявцев, усмехнувшись, пошутил:

— Заглядимся и упустим момент.

— Давай-ка, Яков, посчитаем, сколько их, — проговорил Андрей, глядя на вербу.

Было их, может быть, двадцать восемь, может, тридцать или тридцать два…

— Считай, на двух наших ихних трое будет, — озадаченно сказал Яков.

— Ничего, на нашей стороне советская власть… Как минуют мельницу, так и дам выстрел, — сказал Кудрявцев.

— Если даже от мельницы не поедут к амбару, все равно давай сигнал: надо же им вбить в голову, что не они тут хозяева, — иначе вовсе обнаглеют.

И едва успел Андрей проговорить это, как Кудрявцев, подняв револьвер над головой, дал сигнал. Тотчас же впереди, во дворах и на улице, папиросными огоньками вспыхнули выстрелы. По вербам, изламываясь, заходила резкая трескотня звуков.

Бандиты, видимо полагая, что огонь по ним ведут слева из-за амбара, рванулись вправо, но и здесь их встретили выстрелы. Тогда они, покружившись, как ветер, потерявший дорогу, лавой кинулись к хутору. Один из выстрелов так круто завернул лошадь под опередившим всех всадником, так высоко вздыбил ее, что ни Андрей, ни Кудрявцев не удивились тому, что в следующее мгновение она вместе с седоком рухнула на снег.

Яков громко сказал:

— Для начала есть!

— Один-то есть, но они прут напролом, — забеспокоился Андрей и тут же крикнул в сторону улицы: — Товарищи, держись канавы! Бей — и ни шагу из нее!

— Ни за что не вылезай из канавы! Целься лучше и бей! — крикнул и Кудрявцев и спрыгнул с крыши сарая. Держа в одной руке револьвер, а другой поправляя сползающую мелкую овчинную шапку с красным верхом, он побежал к тем, кого хотел поддержать в наступающую минуту опасности.

Яков, точно огромный взлохмаченный грач, заорал с вербы:

— В терны помчались! Вправо пошли!

— Вправо по канаве перебегайте! Вправо огонь, — передавал Андрей, а сам стрелял с сарая туда, где конные, слившись опять в темную стайку, летели над снегом, готовые через несколько секунд смешаться с черными кустами терла и дикой яблони.

Из канавы по ним стреляли хоть и вразброд, но часто. По дороге к кустарнику бандиты оставили на снегу еще одно темное пятно. Доносился разгоряченный голос распоряжающегося около канавы Кудрявцева.

Ответная стрельба началась не сразу после того, как бандиты скрылись в кустарнике, прилегавшем к скату, но велась, видимо, по команде, потому что пули рой за роем с визгом проносились над крышами дворовых пристроек и между вербами. С толстой вербы сорвало ветку, затем заиндевевшее дерево стало дымиться под пулями. Яков невольно поглубже спрятался в развилке, но, видя, что Андрей кувырком скатился с крыши в снег, опять высунулся и испуганно спросил невесть кого:

— Неужто достала?

— Да нет, это я по доброй воле, — засмеялся Андрей и, стряхивая с шубы снег, шутливо обругал свою слабую левую ногу.

Из кустов скоро перестали стрелять. Притихли и наши в канаве. Эта рассветная тишина тянулась для Андрея и Якова нестерпимо долго. Андрей все допытывался, что видит Яков с вербы, а тот, вглядываясь в пространство, краснел от утреннего мороза и от напряжения и, зябко поводя плечами, молчал. Да ему и нечего было сказать: кроме окраинных хат, оцепленных полукружьем канавы, кроме самой вершины ската и примыкавшего к скату кустарника, протянувшегося от хутора на добрые три версты, ему ничего не было видно.