Михаил Никулин - Повести наших дней

Девки и молодые бабы скажут с удивлением: «Вот служивый так служивый! Видать казака по казачьей удали».

Отец, мать и молодая жена будут плакать, и непременно кто-либо из стариков станет успокаивать отца:

«Не надо плакать, Павло. Хвиной не подкачает! Казак — хват, и Войска Донского он не опорочит».

Павло Никитич смахнет слезы и вместе со стариками будет пить водку и петь казачьи песни:

Или:

Но Хвиноя уже не будет видно — он ускачет далеко…

Размышляя так, маленький Хвинойка бежал в конюшню и, остановившись около Карчика, с жадностью смотрел на него. Он был непомерно счастлив и долгие часы мог стоять возле коня. И если Хвинойка нужен был отцу или матери, его искали прежде всего в конюшне.

Как-то в праздник во дворе Павла Никитича Чумакова собралось все хуторское общество. Это было летом. Старики, одетые в серые поддевки, в праздничных казачьих фуражках, оживленно разговаривая, прошли к конюшне и вывели оттуда Карчика. Они водили его взад и вперед по двору, открывая ему рот, смотрели зубы. И вот один незнакомый казак, рыжий, с большими веснушчатыми руками, взобравшись на Карчика, выехал на улицу. За ним вышли за ворота атаман и старики. Незнакомый рыжий казак сначала ехал шагом, потом рысью и наконец пустил коня карьером.

Прискакав во двор, рыжий с шиком, но тяжело соскочил на землю, и тогда все общество снова обступило Карчика. Его измеряли палкой, прощупывали под лопатками, снова заглядывали ему в рот… До самого вечера старики спорили, кричали и, зачем-то снимая фуражки, ожесточенно размахивали руками.

Павло Никитич, бледный и суровый, все время стоял в стороне и молчал.

Спор кончился тем, что рыжий незнакомый казак стоя написал какую-то бумажку, дал Павлу Никитичу расписаться на ней и увел за собой Карчика. Больше конь никогда не появлялся в конюшне.

Вечером, за ужином, Павло Никитич продолжал молчать. Дед Никита не слез с печи, а мать, убирая со стола, плакала. Она хотела рассказать Хвинойке, что Карчика забрали за долг. Дед Никита, покупая коня отцу, уходившему в полк, не заплатил всего, остался немного должен. Но проценты росли с каждым годом…

Отец выскочил из-за стола и, топнув ногой, бросился к жене с кулаками:

— Молчи! Не рви сердца!..

Мать покорно опустила плечи и замолчала.

В хозяйстве остались маленькие бычата и паршивая, неудойная коровенка.

Отец работал в поденщиках и брал с собой Хвинойку.

Дед Никита не вынес разлуки с Карчиком. Умирая, он подозвал к себе Хвинойку и со слезами на глазах завещал ему:

— Мои тебе, внучек, последние слова: все силы напрягай, чтобы коня и амуницию справить за свои деньги. Чтобы в полк ты пошел на своем коне и на своем седле. Чтобы военное снаряжение не отбирали у казака за долг. Коня и седло справить нелегко. Трудно бедному казаку… Тяжело снаряжаться на военную службу, а еще хуже позор переносить. Позорно, ежели полкового коня с торгов забирают: люди смеются…

Умер дед, но слова его, его завещание, хорошо запомнил Хвинойка.

За всякую работу он принимался теперь с настойчивым упорством. Вместе с отцом они работали дома, работали и у Аполлона, и у Степана. Отец понимал, почему так старается Хвинойка, и сам готов был работать за троих.

И вот Хвинойке девятнадцать лет. Он жених, и ему пора подыскивать невесту. Искать ее теперь не стыдно: у них на базу две пары бычат, корова и лошадь. Лошаденка плохая, но все-таки…

Павло Никитич рассуждает с женой: девка из богатого дома за Хвинойку не пойдет, но подходящую невесту все же подыскать можно.

Они зовут Хвинойку и принимаются поучать его:

— Ты завязывай шарф по-жениховски — концами назад. Зимой и летом ходи в фуражечке…

Хвинойка не мог не заметить, что и отец и мать относятся к нему теперь с бо́льшим вниманием и заботой, чем к его старшим сестрам. Девки плакали, жалуясь, что им выйти на улицу не в чем, но отец пренебрежительно бросал:

— А, проку от вас!.. Захлюстанки вы, а Хвиной — казак. Придет осень, станем с ним вырубать каменные корыта. Заработаем деньжат, и будет у Хвиноя жениховский наряд. А вы подождете…

Да, именно у Хвиноя! Так все чаще и чаще стали называть Хвинойку и отец и мать.

Случилось это глубокой погожей осенью. Хвиной и отец, пользуясь свободным временем, вырубали из красного камня корыта для свиней. Накануне Хвиноя трепала лихорадка, и теперь он чувствовал себя разбитым и слабым. Иногда удары его кирки не попадали в цель, и тогда отец, вырубавший другое корыто, распрямлял спину, недовольно посматривал на сына.

Тяжелая работа прерывалась минутами отдыха. Павло Никитич, сидя на камне и раскуривая в старинной, прямой и длинной трубке махорку, ругал Хвиноя:

— От твоей работы больше звону, чем пользы.

И, закрыв глаза, болезненно морщился. Его черную широкую бороду окутывали клубы дыма.

— Работал бы так, как я, — наставительно продолжал он, — мы бы в день по корыту сумели вырубить. А корыто — это семь гривен чистоганом! Семь гривен да еще семь гривен — ан выходит почти полтора целковых. Теперь многим позарез нужны корыта. Вот и подлатали бы кое-какие дырки в хозяйстве. Покрыли бы недостачу хлеба. Ты вот жених, а сапог у тебя — черт-ма. Суконных, с лампасами, шаровар — тоже нет. Стыдно на улицу выйти!..

Павло Никитич, не открывая глаз, ждал ответа, и Хвиной, виновато потупясь, отвечал:

— Буду стараться…

— «Буду стараться»! — негодовал старик, вскакивая с камня. — «Буду стараться»! Ты мне не старайся, но и не копайся в работе. Ты мне вырубай, как я вырубаю, — с толком!

К вечеру корыта были готовы. На следующий день, вооружившись лопатами и тяжелыми ломами, Хвиной и отец ушли в Крутенький яр выкапывать камни. С огромными глыбами ноздреватого красного камня они боролись, как рассвирепевшие быки. Они отрывали их лопатами и, подваживая ломами, скатывали вниз, на дно яра. Девки приходили помогать грузить.

…Как памятно все это и сегодня!

Грузили огромный круглый камень. Два дубовых бревна, положенных верхними концами на грядушку арбы, нижними упирались в землю. По этим бревнам, как по мостику, вкатывали камень. Он был очень тяжел и не поддавался ни воле, ни усердию людей.

— А ну, ну!

— Ну, еще!

— Ну, еще! — напрягаясь, кричали они.

Девки, повиснув на грядушке, старались удержать арбу в равновесии. И вдруг бревно сломалось, и камень бесшумно опустился на землю, подмяв под себя Хвиноя. Пока отец пытался один сдвинуть камень в сторону, пока он бил растерявшихся, не умеющих помочь ему девок, Хвиной потерял сознание. Почерневшего и безмолвного, его наконец положили на арбу и привезли домой. Лекарка, пошептав на воду, побрызгала ему лицо, помяла живот, и стало Хвиною как будто немного легче. Ночь он спал спокойно, а наутро поднялся и снова вышел помогать отцу. Ударив несколько раз киркой о камень, внезапно почувствовал боль в паху.