Юрий Нагибин - Страницы жизни Трубникова [Повесть]

— А тебе что за дело? — огрызнулась старуха.

— Да я так, к слову. На земле сейчас больше интерес су. Это у вас что — коровник?

— Аль ослеп? Не видишь?

Недовольный сиповатый голос показался ему знакомым. Уж не у нее ли в избе он ночевал? Но старуха то ли не признала его, то ли не хотела признать.

Трубников видел в полутьме сарая загаженные стойла, желоб, полный мочи и навоза, смутно темнеющее тело лежащей коровы. Дальше отсюда хлев не проглядывался. Конечно, он не был еще председателем колхоза, инструктор райкома приедет лишь вечером для проведения выборов. Но ему скучно было болтаться весь день неприкаянным, да и грех расточать даром время.

— А ты кем тут работаешь? — спросил Трубников старуху.

Старуха поглядела на него, и догадка, что перед нею начальство, отразилась на ее большеносом лице скучным и покорным выражением.

— Скотницей.

— А доярки где?

— По домам сидят.

— Это почему же?

— Чего им тут делать! Оголодала вконец скотина, навозом доится. — В нудном, скрипучем голосе старухи проглянула горечь.

— Ну-ка зайдем!

Трубников шагнул в смрадную полутемь коровника. В навозной жиже лежало около десятка коров, похожих на рогатых собак, так мелки и худы были их изможденные голодом тела. Голубое небо глядело на них в разрыве соломенной крыши, отблескивая в печальных влажных глазах.

— Корма еще осенью кончились. Подстилку скормили, вон крышу скармливаю, — сказала старуха и вдруг тонко всхлипнула.

— А чего на луг не гоните?

— Да, милый, они ж подняться не могут.

Трубникова уже не занимало, имеет ли он право распоряжаться. Просто он принял на себя командование, как сделал бы это в боевой обстановке, увидев, что воинская часть осталась без командира.

— Есть у вас завфермой? Нет. Пастух есть? Нету. Ладно. Ступай по домам, старая, приведи сюда баб, И кнут раздобудь. Мужики какие подвернутся, гони сюда. Не пойдут — взашей. Ясно?

— Так точно! — по-солдатски гаркнула старуха.

Длинноликая, носастая, угрюмая, она вдруг поверила, что этот незнакомый, умеющий приказывать человек спасет от погибели несчастных животных, улыбнулась ему тонкими губами, еще выше забрала подол в шагу и кинулась вон из хлева.

Вернулась она неожиданно быстро в сопровождении нескольких женщин и ребятишек, из мужиков ей никто не повстречался. И кнут принесла, старый кнут с отполировавшимся в шелк кнутником.

Трубников оглядел холодные, настороженные лица доярок, ни одно не ответило ему тем слабым светом, какой исходил сейчас от лица старой скотницы. Ладно, всему свой черед, сейчас надо поднять коров. Трубников покрепче сжал кнутник и почувствовал, что кнут у него не сработает. Мальчишкой он обращался с кнутом ловчее всех деревенских пастушат, умел извлекать из него короткий сухой выстрел, подобный винтовочному, и пулеметную дробь, острый щелк, какой издает пробитая шилом капсула от ружейного патрона, и толстый, раскатистый звук, словно за дальним холмом ухнула гаубица. И сейчас несуществующая рука проделывала нужный жест: выбрасывала кнут вперед, локоть резко назад и снова всю руку вперед с внезапной оттяжкой на себя. Но левой рукой ему не сделать этого движения.

На кормушках сохранились написанные чернильным карандашом прозвища коров. Будто в смех, прозвища были красивые, нежные: «Белянка», «Ягодка», «Роза», «Ветка»… А владелицы этих красивых, любовно выбранных имен валялись в навозной жиже, скелеты, обтянутые залысевшей шкурой. Трубников будто невзначай попробовал щелкнуть кнутом, но волосяной конец завяз в навозном болоте. И тут же среди женщин послышался смех. Усмотрели! Следят, как за врагом, дуры несчастные! Не скрываясь более, Трубников рванул кнут, веревка спетлилась и упала у его ног. Мысленно выверяя каждое движение, он снова взмахнул кнутом, и на этот раз почувствовал упругое натяжение веревки. Бабы смеялись уже громче. До чего же их довели, если вытравилась из души простая крестьянская жалость к скотине! Еще раз, еще и еще, вот он уже чувствует кнут. А ну еще! Вот оно: звонко, крупно ахнул выстрел.

И, заслышав знакомый звук, вещающий о пастбище, о сладкой траве, коровы зашевелились, повернули к Трубникову худые грустные морды, а одна из них, кажется Ветка, дернула острым крупом, пытаясь встать.

— Подымайте! — крикнул Трубников женщинам.

Старуха скотница ухватила Ветку за облезлый хвост, На помощь ей пришла статная женщина в белом вязаном платке. Но вот и другие женщины, с ленцой и неохотой, последовали их примеру. И ребятишки включились в это дело, как в игру. Трубников палил кнутом, порой жалил им задние ноги коров, чтобы поддать жару. Хлюпала навозная топь, шумно и жалостно дышали коровы, ругались на коров, на детей, друг на дружку доярки, командирски покрикивала старуха скотница, и во всем этом проглядывало начало чего-то…

Первой, разбрызгивая вонючую жижу, оскальзываясь, разъезжаясь ногами, будто телок, впервые пытающийся стать на слабые ноги, поднялась Ветка. Поднялась, зашаталась. Трубников подскочил и привалился плечом к ее ребрастому, зелено облипшему боку, помог устоять. Коровы одна за другой становились на ноги, оставляя в грязи, покрывшей деревянный настил, отпечатки своих тел. Лишь Белянка, несмотря на усилия людей, так и не сумела подняться. Она тянулась мордой вверх, сучила ногами, но не смогла оторвать тело от земли.

Коровы стояли, прислонясь к столбам, поддерживающим кровлю, и казались теперь еще худее и меньше. «Коровий Освенцим», — подумал Трубников, утирая рукавом потное лицо. Вокруг него жили голоса. Люди сделали какое-то маленькое дело, это сблизило их, развязало языки. О чем говорили? Да так, пустое: «Санька, у тебя навоз на роже», «Одерни мне сзади, Петровна», «Знала бы, хоть фартук надела б». «А трудодни нам начислят?» — это уже целило в Трубникова. «Ясное дело! Раньше задаром работали, теперь будем за так».

— Хватит трещать, сороки! — сказала женщина в вязаном платке; у нее были свежие розовые скулы и усталые глаза.

Решив использовать это слабое подобие трудового подъема, Трубников снова заработал кнутом, а женщинам велел толкать коров к воротам хлева. Бедные животные упирались, будто там, в голубом прозоре, их ждала неминучая гибель. Когда две из них снова плюхнулись наземь, Трубников понял, что тут силком не возьмешь.

— Стой! — крикнул он. — Найдется у вас тут, кто на дудочке играет?

— На чем? — переспросила старуха скотница.

— На жалейке, — вспомнил Трубников местное название свирели.

— Да вот, дедушка Шурик. Он весь век свой в пастухах ходил. Только стар уж больно, да, поди, и пьяненький с утра.

— Тащи его сюда!

Трубников вспомнил дедушку Шурика, старый пастух учил его играть на ивовой дудочке. Ему уже тогда было пятьдесят, и трудно даже поверить, что дедушка Шурик дотянул до нынешних дней.