Александр Котов - Похищение Прозерпины [Рассказы гроссмейстера]

— Позвольте еще один вопросик, — вновь послышался звонкий голос старичка, — может, к примеру, машина речи говорить?

— Конечно, может, — ответил Светлов. — Только она будет говорить те слова, которые в нее вложены.

— Такая-то машина и у нас есть! — хитро посмотрев на председателя, прокричал «бузотер». — Наша машина уже пять лет одни и те же слова балакает.

Вновь раздался смех. Председатель опять застучал по графину и, умудрившись, наконец, прокричать, что не нужно задавать вопросов, не относящихся к теме, объявил, что лекция окончена и пора приступить к сеансу одновременной игры.

Светлов прошел внутрь прямоугольника столов, передвинул на крайней доске королевскую пешку на два поля вперед и пожал руку своему противнику; он давно уже взял за правило здороваться с играющими в его сеансе. Потом перешел к другой доске, к третьей… За двумя досками склонились женщины. Светлов удивился: во время сеансов на Западе ему ни разу не приходилось встречать среди участников женщин. Поразил его и уровень игры противников: большинство партнеров в ответ на его первый ход избрали мудреные системы защиты; в значительном большинстве партий ему пришлось столкнуться с известными вариантами сицилианской и староиндийской защиты. «Нужно быть поосторожнее, — подумал Светлов, — такое начало сеанса не предвещает хорошего счета».

Подойдя к одной из досок, Светлов увидел вдруг совсем странную картину: в ответ на первый его ход пешкой ферзевого слона противник выдвинул на два поля сразу две свои центральные пешки.

— Так ходить нельзя, — буркнул Светлов, возвратив на первоначальные поля обе пешки противника и быстро переходя к следующей доске.

Но когда он вновь подошел к этому месту, на центральных полях той же доски опять стояли обе черные пешки.

— Я же вам объяснял: так ходить нельзя, — спокойно заметил Светлов, поднимая глаза от шахмат.

Перед ним сидел «бузотер», задававший вопросы после лекции. Его маленькие колкие глазки зло и вопросительно смотрели на гроссмейстера.

— Дедушка, так ходить нельзя, — еще раз сказал Светлов. — Можно двигать лишь одну пешку, любую из двух.

— А я хочу сразу две, — решительно настаивал старичок.

— Две нельзя, это не по правилам.

— Федор Тимофеевич, вам же гроссмейстер говорит, — вмешался председатель колхоза.

— Я всю жизнь так играл. Поздно меня учить… Гроссмейстер… — заворчал старик. — Мы тоже учены… не хуже учителя были!

— Так играли сто лет назад, — увещевал расходившегося старика Светлов.

— А мне и есть сто лет, — проворчал дед.

— Да, но и тогда одни любители так начинали партию, — приводил новые доводы гроссмейстер. — В турнирах так не играли.

— А я и не хочу в турнирах. Это ваше дело в турнирах, а мы уж как-нибудь, — не унимался дед. — Тоже — нельзя! Сам Чигорин так начинал…

Светлов, шагнувший к другим доскам, замер в изумлении.

— Какой Чигорин?

— Известно какой. Основной положник шахматной игры.

— И вы играли с Чигориным? — спросил Светлов.

— Ну, играть не играл, а игру видел.

— И он начинал так партию сразу двумя пешками? — улыбнулся Светлов.

— Только так и играл. Он эти ваши робкие ходы одной пешкой терпеть не мог. Лев был! Не то что нынешние… зайцы!

Светлов пошел дальше по рингу. «Пусть играет, как хочет, — решил он. — Чего спорить со стариком. И потом — какое значение имеют два хода пешкой? Разве могут они решить исход партии?» И гроссмейстер быстро зашагал от доски к доске.

Через полтора часа ему была уже ясна судьба сеанса. Сразу же определились слабые противники: они попадались на элементарные двойные удары, теряли ферзя или ладью, и если еще продолжали борьбу, то просто из-за нежелания сразу сдаваться. Нашлись и крепкие орешки — тех нужно было переигрывать в сложных маневрах, а то и в заключительной стадии партии — в эндшпиле.

Еще через час сеанс уже близился к концу. Две партии гроссмейстер проиграл: в одной допустил грубую ошибку, в другой его противник энергично провел матовую атаку. Три партии кончились ничьей. Оставалось всего четыре-пять партий, все они должны были кончиться победой гроссмейстера. В большинстве из них черные короли тщетно убегали от нападающих белых фигур, в одной был легко выигрышный пешечный эндшпиль.

Когда Светлов подошел к доске, на которой игрался этот эндшпиль, темно-коричневая рука схватила вдруг черного короля и со стуком поставила на последний ряд. Затем неловкие, с трудом сгибающиеся пальцы выхватили одну из стоявших рядом черных, уже сбитых с доски пешек и вновь поставили ее на второй ряд на первоначальное место. Гроссмейстер понял, что противник воспользовался старинным, давно уже отжившим правом получать новую пешку, лишь только его король достигнет последнего ряда.

Светлов по обыкновению играл сеанс, не поднимая головы и не видя лиц противников, но уже знал, кому принадлежит загорелая рука.

— Чигорин тоже так делал? — спросил он старика.

Тот радостно блеснул глазами: новая пешка вселила в него надежды в совершенно безнадежной для него позиции.

— Еще как! — воскликнул Федор Тимофеевич. — Самый любимый его прием!

Но никакие ухищрения не могли спасти Тимофеевича. Светлов, подойдя еще раза два-три к доске старика, провел нового ферзя и легко преодолел сопротивление противника. Старик с каждым разом становился все мрачнее, затем вдруг резко смешал фигуры, недовольный, отошел в угол и, сев на лавку, закурил толстую самокрутку.

Сеанс окончился. Светлов почувствовал усталость. Это была не умственная усталость, а чисто физическая. Еще бы: больше двух часов на ногах! Около двух километров пришлось пройти ему медленным шагом, крутясь на месте. Гроссмейстера окружили любопытные, они спешили задать вопросы, которые или не успели, или постеснялись задать перед сеансом.

Председатель колхоза подошел к Светлову.

— Прошу отведать колхозной продукции, — показал он на стол в углу зала, накрытый вышитой скатертью. — Чем богаты, тем и рады!

На столе стояла покрывшаяся испариной, только что со льда бутылка водки. На тарелках лежали аппетитные бело-серебристые куски мороженого свиного сала; из-под короткого, тоже вышитого, полотенца торчала желто-коричневая куриная ножка. Сбоку деловито устроилась пухлая буханка хлеба домашнего печения.

Светлову неудобно было одному садиться за стол, и он попросил у председателя разрешения пригласить Тимофеевича. Председатель вначале замялся, потом согласно закивал головой. Светлов подошел к Тимофеевичу и без труда уговорил его закусить с ним вместе. Бросив под ноги мохнатую шапку и не снимая полушубка, Тимофеевич чинно уселся за стол, растрескавшимися пальцами ловко поднял налитую рюмку и махом бросил ее содержимое в беззубый рот. Крякнув, он закусил салом и повторил всю операцию еще дважды. Сердито опущенные брови его приподнялись, лицо стало добродушным, глаза залучились хитрой улыбкой человека, много видавшего на своем веку.