Лидия Компус - Два семестра

— Как тебе не стыдно, Андрей! — захохотала Ксения. — Ты очень нужный мальчик!

— Да, да. Но скажи правду, зачем ты прислала телеграмму?

— Я тебе после объясню, сейчас пора нам отправляться... А вкратце могу сказать. Без тебя наш последний год кончался тупиком, и твой приезд символизирует выход в будущее!

Андрей безнадежно махнул рукой и засмеялся.

На улице Фаина невольно оглянулась на белые колонны. Их, конечно, можно увидеть еще не раз, можно и войти в тяжелую резную дверь, но тогда будешь уже гостьей. И на этой зеленой горе будешь гостьей, и везде. Скорее бы пристань, скорее бы пройти знакомые улицы... Андрею не трудно нести ее чемодан? Нет, нет, нисколько... Хоть бы солнце было, хоть бы не серый рассвет!

Пароход еще качался в тумане у другого берега. Сегодня не «Александр Невский», сегодня идет «Пейпси». Тем лучше — с «Александром Невским» связана одна воображаемая поездка, и ее не надо...

Купили билет, сели на скамью — и тут, запыхавшись, прибежала Кая, сияющая, с пучком белых левкоев.

— Мы к тебе приедем, Фаина, ты не скучай... Лео тоже приедет, он тебя очень уважает... — лепетала она, вытирая лицо платком. — Вот щека вся в саже, это я торопилась. Лео на работу уходил, а я боялась сюда опоздать... Лео на железной дороге работу получил, мы так рады!

— Крушения обеспечены, — сказала Ксения. — Ты его яичницей кормила? На другой щеке желток и еще немножко сажи. Три хорошенько... О, святой домашний очаг! О, тихое блаженство!..

Подходили пассажиры: женщины с корзинками, два-три рыбака в высоких сапогах, старик со множеством кульков и пакетов, мальчишки. Ксения с любопытством оглядывала всех, приговаривая:

— Прекрасно, прекрасно. Толща народа, соль земли... Фаина, не отчаивайся! Я напишу о тебе поэму!..

— Пароход поворачивает сюда, — заметил Андрей.

— Я напишу о тебе, Фаина, с дрожью в голосе, — не унималась Ксения. — Пусть чувствуют! Дочь рыбака, выросшая в камышах Чудского озера, достигла вершин науки!

— Господи, почему же в камышах?.. — засмеялась Кая и вдруг крепко обняла Фаину.

— А где же еще? Я напишу тебя, Фаина, на фоне ряпушки и сребробородых патриархов! — Ксения незаметно кивнула на старика, пересчитывавшего тюки и свертки. — На фоне кондовых старцев, переполненных благочестивыми изречениями!

— Ну, изречения-то у них как когда... — рассеянно возразила Фаина, и тут же старик в самом деле произнес нечто фольклорное, сердясь на свой неудобный багаж.

Пароход продолжал медленно, неуклюже поворачиваться; народ бросился к причалу. Андрей тоже прошел вперед с чемоданом.

— Идем все вместе, Фаина! — бодро говорила Ксения, но видно было, что она нервничает все больше и, пожалуй, поехала бы провожать печальную подругу, чтобы та не утопилась по дороге. — Иди, иди, тетки с корзинами уже на палубе...

— Евстратий! — кричала самая толстая тетка. — Куда тебя понесло, мазурика? Держись за меня!..

Евстратий — лет трех, в ситцевых штанишках пузырем — упирался, не хотел идти.

— Бес в тебе засевши, что ли! — сердилась тетка, таща его за руку. — Вот надаю по шее!..

Ксения подмигнула Фаине:

— Садись рядом, записывай!

Заняли место на палубе. Фаина заглянула было в дверь с надписью «Салон», но салон этот оказался очень пыльным. Нет, на палубе лучше...

Пора прощаться, грустно. Было бы еще грустнее, но, по счастью, сбоку выскочил лысый мужчина, растолкал подруг и поставил у ног Фаины четырехугольный бидон, из которого сочилась керосинная влага. Пришлось пересаживаться, последние минуты пробежали незаметно, и вот уже кто-то крикнул: «Отчаливаем!..»

— Ой, ой!.. — запищала Кая и, чмокнув Фаину в щеку, кинулась к сходням. — Жди нас, Фаина! До свиданья!..

Ксения поцеловала нежно, сказала вполголоса:

— Живи вольно!.. Продлённый призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака!..

Протянул руку Андрей.

— Будьте здоровы, Фаина. Ненужный мальчик желает вам всего доброго!

Пароход качнулся. Кая машет платком, Ксения растерянно улыбается... Плывем, плывем, город медленно тонет в сером сумраке. Исчез.

На палубе притихли, только лысый мужчина в самозабвении мечется от борта к борту, прикидывая, куда бы установить понадежнее свой бидон с керосином, да Евстратий мурлычет песенку, смотря на воду из-под локтя строгой бабки.

Всю реку прошли в тумане; береговые кусты маячили сквозь беловатую мглу, облака плавно качались, и небо плыло вместе с рекой. Было холодновато, но Фаина не уходила с палубы. Рядом с ней сидели две закутанные женщины, тоже грустные, тоже обиженные...

Томит утренняя дремота. «Пейпси» чуть вздрагивает. Голова кружится, дымные берега гибнут и расплываются тусклым сном. Сны редко бывают цветные... Слабый рокот, гул, плеск. Тише, тише.

В Браге все очнулись от полузабытья. Кое-кто сошел; сели разбитные пареньки в кепках, начали пересмешничать.

— С Подборовья ветер, гляди, как бы скулу не продуло!.. Вон барышню застудило, какая скучная сидит!

— Барышня от цветков страдает — прокупилась в городе на левкоях!

— А ты попроси себе левкоя на память!

— Эу, сам проси! Она, видать, с характером, живо-два капитану пожалуется, а он тут бородатый — чистый Фидель Кастро... Давай лучше насчет буфета!..

Пароход уже колыхался глубже — река кончилась, вошли в озеро. Туман почти рассеялся, но вода зеленоватая, темная, и небо все обтянуто рваными облачками, как старой рыбачьей сетью. И все же здесь веселее — свое озеро. Вон моторка стрекочет, подымая носом белую кипень, а дальше на лодочке матаня в белой рубашке увозит девушку на край света, и еще трое плывут рядом с пароходом, и можно прочитать на борту надпись: «Форель»...

Обиженные женщины тоже будто повеселели, разговорились... Лучок нынче уродится, и перо зеленое, жирное. А рыбы-то мало, Кузьма Петрович ничего не поймал, так на уху разве. Да это что, будет еще рыба... Он на самодеятельный смотр поехал, а она на хозяйстве самодействует... Культура в него не с того боку входит, скоро весь евонный педикюр сквозь лапти увидишь... Погоди, Таня, я тебе про себя скажу: он же ей третий год алименты отрабатывает...

Фаина отодвинулась, не стала слушать про алименты — противное такое слово.

Смутно все. Как это Ксения, прощаясь, сказала? Призрак бытия синеет за чертой страницы...

Из «салона» выбрался патриарх, сходил в буфет за пивом, сел закусывать, похрупывая крепким соленым огурцом. Зубы белые, как у молодого. Владелец бидона сидел в задумчивости, нюхал свой керосин. Тоска какая...

По озеру бежали желтые дорожки пены, вдоль бортов пена кипела пышная, кремовая; рваную рыбачью сеть уже убрали с неба, кругом голубело, начинался легкий солнечный день. Но Фаина закрыла глаза. Никогда еще не ехала она так по своему озеру, такой равнодушной, такой усталой. Потом вспомнила отца, тетю Настю, но сердце от этого не согрелось. Вот и вернулась Фаинка домой. И зачем только ее отсылали...