Исай Давыдов - Опасная женщина

Оказывается, у нее было очень больное сердце. Хотя и лет не так уж много….

Поначалу я еще ждал, что увижу в ее доме того красивого седого мужчину, которого видел вместе с нею когда-то в рыбном магазине.

Хотя и помнились отрывочные фразы моих директоров…

Но вдруг все-таки не к ней это относилось?

Однако мужчины в доме не было. И речи о нем не возникало. Когда надо было что-то прибить или починить, Караханова шла ко мне. Ибо остальные редакторы были женщины.

Похоже было, что он-то и уехал, что именно о нем шел директорский разговор, что именно в его комнате работали теперь редактора.

Жила Караханова с дочкой — уже высокой, красивой девушкой — и с теткой, старой, больной и ворчливой.

Впрочем, на редакторов тетка не ворчала.

Дом у них был большой — у каждой своя комната.

Работала Караханова много… Даже во время болезни правила и вычитывала рукописи, сдавала в номер почти обычное количество строк. Уходя в конце дня в издательство, мы заносили в редакцию ее пакеты и получали другие — чтобы отдать ей на следующее утро.

— Зачем вы это делаете? — как-то спросил я. — Вы же убиваете себя!

Она улыбнулась и покосилась на очередной пакет, который я держал подмышкой.

— Думаете, безделье ставит на ноги? — возразила она. — Вы знаете хоть одного человека, которого безделье поставило на ноги?

Я смутился — такого человека назвать не мог.

Через неделю она появилась в редакции и, встретив меня в коридоре, известила:

— Я сдала на машинку рукопись о театре. Скоро дело будет только за вами…

А вычитать рукопись она не успела. С нею произошел случай, о котором долго говорили в городе.

Поздно вечером, когда она возвращалась с редакционного дежурства, подписав газету в печать, ее остановили на темной улице двое парней и потребовали часы и деньги.

— Сейчас, — спокойно пообещала она, сильно ударила каблуком одного из парней в колено и закричала на всю улицу.

Парень упал. Другой выхватил у Карахановой сумочку, сбил ее с ног и убежал.

Из домов выскочили люди и легко связали руки парню, которого ударила Караханова. Он не мог бежать. Он с трудом стоял на одной ноге, прислонившись спиной к забору.

Через день из него вытрясли имя подельника. Оба они оказались в городе проездом — досрочно освобожденные «за примерное поведение» уголовники.

В этом городе тогда редко случалось подобное. Разве что вот так — проездом…

А Караханова встать не смогла. У нее нашли перелом таза и сотрясение мозга.

В больнице она лежала долго, и мы ходили к ней с красивыми, румяными китайскими яблоками, которые появились в городских магазинах. Некоторые при ней же восхищались ее смелостью. А она как-то призналась:

— Вообще-то я трусиха… И денег в сумочке не было. Кто же ходит с деньгами на вечернее дежурство?.. Просто очень хотелось прижучить хоть одного мерзавца! Всегда мне хочется прижучить мерзавца! Сколько уж раз на этом горела…

После больницу ей долго нельзя было сидеть. Врачи разрешали только стоять или лежать. И очень кстати отыскалась у нее в сарае старинная конторка на высоких ножках и с наклонной столешницей. Как раз для стоячей работы! Вот только ножки — из-за небольшого роста Карахановой — пришлось подпиливать. Как раз я этим и занимался. За той конторкой она вычитала с машинки свою рукопись, и мы быстро сдали книгу в набор.

Гранки ее — к великому редакторскому изумлению! — принесли через три дня. Ни до, ни после такого не бывало. Оказывается, линотипистки ссорились за право набирать брошюру Карахановой во внеурочное время.

В те недели и узнал я наконец ее историю. Рассказывали мне ее кусками — разные люди, по разным поводам. Это получалось само собой — никого специально я не расспрашивал. Иные даже удивлялись, что я до сих пор ничего не знаю. Ведь столько лет в городе!.. То ли время подошло об этом говорить, то ли просто я стал тут своим. Чужим не очень-то распространяются о таких судьбах — предпочитают позабавить чем-нибудь смешным…

Как и миллионы женщин, Караханова проводила на фронт мужа — инженера судостроительного завода. Как и миллионы женщин, не дождалась его… Только ей выпало самое страшное.

Она не получала писем от мужа с августа сорок первого. После битвы под Москвой Караханова стала посылать запросы, и на все приходил один ответ: «Пропал без вести».

Она не верила этому и посылала новые запросы. Ответ был тот же.

Так длилось почти два года.

Однажды ее вызвал редактор газеты и мрачно сказал:

— Лучше бы вам не писать запросов, Любовь Осиповна… Газету подвели… Жизнь себе искалечили…

— Чем же я подвела газету? — изумилась Караханова.

— Отыскался ваш муж… — Редактор вздохнул. — В казачьем полку вермахта… Он родом казак?

— Казак, — согласилась Караханова. — Родился в казачьей станице. Но изменником он стать никак не мог. Тут вы лжете!

Редактор обиделся.

— Зайдите в органы! — предложил он. — Проверьте! И подготовьте дела к сдаче. Пока — своему литсотруднику. Нового заведующего я еще не подобрал. Для меня все слишком неожиданно… Вообще-то вас положено выслать на Север… — Редактор усмехнулся. — По итогам ваших запросов… Но на бюро обкома удалось вас отстоять. Останетесь в городе…

В органах подтвердили: да, ее муж — есаул казачьего полка в немецкой армии. Отыскался…

Караханову уволили из газета, исключили из партии — всё стремительно. Многие поначалу жалели ее. Но и их возмущало ее упорство, ее нежелание поверить совершенно достоверным, казалось бы, сведениям. Кто тогда мог сомневаться в достоверности информации из органов?

Однако Караханова упрямо твердила всем, кто заговаривал с нею об этом:

— Муж не мог стать предателем! Это ложь! Когда-нибудь узнают, что это ложь!

У людей гибли на фронте близкие. Похоронки непрерывным потоком шли в город. У каждого было свое горе — ни одну семью не обогнуло… И удивительное упрямство Карахановой ни у кого не вызывало сочувствия, начинало раздражать людей. Ее стали избегать даже бывшие друзья.

Она вязала чулки на машине в окраинной артели и уже сама старалась не попадаться на глаза прежним знакомым. Но до самого того послевоенного дня, когда ее снова вызвали в органы, она не верила, что ее муж мог стать предателем.

И оказалась права! Однажды ее вызвали и объяснили, что произошла «ошибочка». Документы ее мужа, убитого в окружении под Вязьмой, взял себе какой-то мерзавец, его однополчанин. С этими документами он попал в плен и затем вступил в один из казачьих полков фашистской армии. Мерзавец этот был немного похож на ее мужа — такой же черноволосый, худощавый, усатый — и поверхностно знал его жизнь. Были ведь обычные солдатские разговоры… Для немцев этого хватило. И, пока англичане не сдали нам крупное казачье соединение, никто не знал об этом обмане. Выявил его лишь фильтрационный лагерь.