Хаджи-Мурат Мугуев - Тонкая рябина

— Побрейте и подравняйте на висках и затылке, — садясь в кресло, сказал Радин.

— Приезжий будете? — ловко и увлеченно намыливая ему щеки, поинтересовался парикмахер.

— Да, ученый буддист из Москвы, — очень серьезно и важно ответил ему Радин.

«Забавный город», — подумал он и снова вспомнил Софью Аркадьевну.

— О, да вы, товарищ писатель, точны, как часы. Прямо военная точность, — выходя навстречу гостю, сказал полковник.

— Семь лет службы в армии, — и вот вам результат, — пожимая руку полковнику, пошутил Радин.

— Ну, это особенно приятно, свой, значит, военная косточка, — обрадовался Четвериков. — А где служили, в пехоте?

— В артиллерии. Окончил артиллерийское училище, затем арткурсы в Ленинграде. А служил в тяжелом гаубичном дивизионе в Закавказье, возле турецкой границы, может, слышали такое местечко — Ханкала?

— Не слышал, а вот что вы свой брат, солдат, это хорошо, — еще раз повторил полковник.

— Демобилизовался в звании старшего командира батареи в тридцать первом. С тех пор занимаюсь литературой.

— И это добре. Теперь я понимаю, почему вас к нам, пограничникам, потянуло. Что ни говори, а военная закваска свое возьмет.

— А где Софья Аркадьевна? — спросил Радин.

— По хозяйству хлопочет. Какой-то пирог в честь вашего прихода печет, — усаживаясь возле гостя, сказал полковник. — Я из Политотдела получил указание предоставить вам побольше материалов, чтобы вы пошире охватили нашу службу. А поди трудно все-таки писать? — с наивным любопытством спросил он.

— Да нет… ведь это же моя профессия, — неопределенно сказал Радин.

— А я б не смог. Вот думал я о том, как вы пясать о нас будете и, ей-ей, не знаю. Больно трудная задача, уважаемый Владимир Александрович. Написать статью, доклад, даже, скажем, для газеты, это я понимаю, но вот сочинить рассказ или еще хуже, — он добродушно засмеялся, — роман, мне думается, дело посложнее, чем целой дивизией командовать.

Радину нравился этот пожилой крепыш, с такой откровенной непосредственностью беседовавший с ним. Радину было легко и приятно. Все было удивительно мило и тепло. Чистая скатерть, белоснежные салфетки, вкусный обед, неожиданно простой и дружеский прием, — все было очень по душе Радину, но больше всего — хозяйка, приветливая, со сдержанными манерами истинной ленинградки.

Когда после обеда они перешли в гостиную, Нетвериков сказал:

— А что, Соня, не завести ли патефон?

Радин, которому почему-то сейчас совсем не хотелось музыки, вопросительно взглянул на хозяйку.

— Нет, Гриша. Я хочу поговорить с Владимиром Александровичем о Москве, о книгах, о писателях, которых знаю только понаслышке. Вам не скучно будет?

— Наоборот. Я с радостью отвечу на ваши вопросы, — сказал Радин.

— Давайте в сад? Там сейчас хорошо, цветы, воздух, — предложила хозяйка.

В саду действительно было хорошо. Уже отцветал жасмин и его тонкий, пряный аромат явственно чувствовался в предвечернем воздухе. Начинавшие наливаться яблоки-скороспелки, еще небольшие, зеленые, густо осыпали деревья в саду. Их щекочущий ноздри запах сливался с ароматом жасмина и пышно разросшегося шиповника. Запоздалые шмели и пчелы еще кружились над цветами. В садике было так уютно и спокойно, что Радин невольно закрыл глаза. Так они, словно старые и добрые знакомые, просидели до сумерек.

— Я пойду приготовлю чай, а вы посидите здесь, — сказала Софья Аркадьевна.

Мужчины остались одни.

— Женаты, Владимир Александрович?

— Был, но недолго, — оказал Радин. Помолчав, он добавил: — Человек она не плохой, а вот как-то не устроилась жизнь… Уже три года, как разошлись.

— Все бывает в жизни, — сказал Четвериков.

— … чай пить, — донеслось из окна.

В десятом часу Радин попрощался с гостеприимными хозяевами.

— Я провожу вас до гостиницы. Город хоть и небольшой, но все же пока вам незнакомый, да и мне перед сном подышать воздухом не вредно, — сказал Четвериков.

Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где горели фонари. Городу, по-видимому, было привычнее больше лунное освещение, так серебристо сверкало все вокруг. Было непривычно тихо, только собачий брех изредка нарушал тишину.

— Скучно, конечно, невоенным в нашем городке, — как-то виновато произнес полковник, и Радин понял, что под словом «невоенным» он подразумевал не его, а свою жену.

Когда они остановились у невысокого двухэтажного дома, Четвериков сказал:

— Заходите почаще, Владимир Александрович, я — само собой, а уж Соня как рада будет…

— С радостью, дорогой Григорий Васильевич, — совершенно искренне сказал Радин.

Радин с утра работал над материалами, уже довольно объемистыми. Но впечатление от посещения домика Четвериковых не покидало его.

Пообедав в военной столовой, он пошел погулять. И опять потянулись улицы с пыльной зеленью палисадников, и Радин вдруг почувствовал острое желание поскорее вернуться в Москву. Даже вчерашний день в семье Четвериковых показался ему немножко скучным и монотонным. Но уезжать было рано. Еще предстояли две-три поездки на границу, знакомство с людьми и службой солдат и… быть может, какой-либо интересный случай. Все-таки граница…

Незаметно для себя он дошел до вокзала. На путях тяжело пыхтел поровоз, другой тонкими свистками откликался где-то в стороне. Вокзал был бедный, потому что станцией Бугач заканчивалась линия железной дороги. Что-то захолустное было в его облике — и небольшой перрон, и немощенная площадь перед вокзалом, и две пролетки с изъеденной временем сбруей на понуро стоявших лошадях.

Поезд приходил в сутки один раз, часов в одиннадцать дня, а уходил в половине двенадцатого ночи. Поэтому сейчас здесь было тихо, и лишь случайные прохожие оживляли сонный вид вокзала.

Радин постоял у входа и, не зная, что делать, вошел в зал ожидания. Первый, кого он встретил, был майор-пограничник. Кроме него в зале был еще продавец журналов и газет, недвижно сидевший возле своего киоска.

— Здравствуйте, товарищ писатель, — как родному, обрадовался ему майор. На его скуластом, некрасивом лице была такая искренняя радость, что Радин с поспешностью пожал протянутую ему руку.

«Где я его видел? — лихорадочно соображал он, вглядываясь в лицо майора. — Ведь совсем недавно видел его».

— Я майор Климко, — словно поняв его, напомнил майор, — мы с вами тогда на приеме у зубного врача встретились. Помните, она еще меня, выпившего, прогнала?

Радин моментально вспомнил приемную врача, сконфуженное лицо майора и негромкий, строгий голос Софьи Аркадьевны.

— Помню, как же, как же, — смеясь, сказал он. — Ну как, вылечила она вам зуб?

— Конечно! И знаете, она мне не только ничего не напомнила, но даже мужу, полковнику, ничего не сказала, — удовлетворенно сказал майор. — А я, признаться, побаивался. Баба, думаю, пожалуется своему полковнику, а у нас это, насчет выпивки, строго.