Хаджи-Мурат Мугуев - Тонкая рябина

— Простите… я к зубному врачу… у меня вот, специальное разрешение, — протягивая направление, выданное лейтенантом, сказал Радин, несколько смущенный. Да и было от чего смущаться. Большие, ясные, чуть продолговатые глаза врача с любопытством смотрели на него. Из-под колпачка виднелись золотистые волосы.

— Вы Радин?.. Писатель Радин, автор «Саломеи» и пьесы «Ожидание»?

— Да. А вы знаете мои вещи? — удивился Радин.

— Знаю. Я в прошлом году смотрела в Ленинграде «Саломею», она не понравилась мне, а «Ожидание» я люблю… даже храню ее в своей библиотеке. Будем знакомы, я Четверикова Софья Аркадьевна, муж говорил мне о вашем приезде, — и она протянула ему руку.

— Вы… супруга полковника Четверикова?..

— Да. А вы, я вижу, удивлены, вероятно, никак не предполагали, что «ведьма», как меня тут зовут некоторые, — она улыбнулась, — окажется не такой уж ведьмой?

Радин все еще озадаченно смотрел на нее.

— Да нет, я просто не знал, что… что вы… — он запнулся.

— Ничего, ничего. Из сказок мы знаем, что не все ведьмы с клюкой и седыми волосами, с одним зубом во рту, бывают и другие. Вот я из тех.

Владимир Александрович, садитесь в кресло.

Когда он уходил, Софья Аркадьевна сказала:

— Как только вернетесь из поездки на заставу, позвоните мне вот по этому телефону. И я, и мой муж будем рады, если вы проведете с нами вечер.

Радин пожал ей руку и не спеша направился к себе.

И в этой провинциальной глуши такая одухотворенная красота, такое изящество линий… Непостижимо, как она может жить с заурядным, ничем не примечательным человеком?

Эти мысли не покидали его.

— Да что это я, в самом деле, — наконец обозлился он, — не хватает, чтобы еще влюбился здесь, в этом медвежьем углу, в чужую жену, — но полностью освободиться от впечатления, произведенного «ведьмой», не смог.

Вечером он ужинал с капитаном Кориным, спокойным, рассудительным человеком, рассказывавшим ему о границе, ее людях, о методах врага, засылавшего своих агентов к нам… — Способов много, они их меняют, совершенствуют. Нелегкая задача своевременно разгадать все ухищрения противника. Ведь у них десятки «бюро», в которых работают сотни специалистов по «мокрым», «сухим» и прочим делам. Я бы хотел вас предостеречь от ошибки, которую часто совершают наши писатели, когда пишут о том, с какою легкостью мы ликвидируем и разгадываем козни врага. Не так-то это все и легко, — закончил свой рассказ капитан.

Жена Корина внесла чай и легкую закуску и тоже присела на стул.

Разговор стал общим и уже не касался работы пограничников.

— А как вы проводите время? Не скучно? Встречаетесь с женами командиров? — поинтересовался Радин.

— Раньше было веселей, как-то дружней жили, чаще встречались, а теперь… — хозяйка махнула рукой: — Только кино, в клубе иногда встречаемся, а так больше все по домам да квартирам.

— Почему раньше было лучше?

— Да как же. Тогда командирша была другая, простая, не важничала, не задавалась, как некоторые.

— Ну, теперь пойдет ругать новую начальницу, — засмеялся капитан.

— А конечно… Не одна я так говорю, все ее ругают. Задавака такая, слишком много мнит о себе, всего-навсего зубной врач. Другие, быть может, сто раз лучше, но не ходят с таким форсом, как она.

— Это кто, полковница? — спросил Радин.

— Она самая. Неделями ее не видим. Прежняя с нами и в кино, и на собрании, и по грибы, и на реку ходила, а эта только «здравствуйте-прощайте». Заведет свой патефон, да «Тонкую рябину» раз по десять в день слушает, вот и все ее веселье.

— Ну, она хороший работник, больные ее хвалят, — заступился за полковницу капитан.

— Велико дело зубы рвать да пломбы ставить, она б вот как мы с детьми на кухне повозилась, вот это была бы работа.

— А у них нет детей? — спросил писатель.

— Откуда! Ей двадцать шесть, а ему, старому… — хозяйка поглядела на мужа и добавила — и все пятьдесят. Ну она на полковника польстилась, а вот чего он в ней завидного нашел, не понимаю, — пожала плечами хозяйка.

— Ну, это ты уж того… — вставил капитан:

— Бог с ней, с вашей полковницей, давайте лучше поговорим о жизни на границе, — желая переменить тему, сказал Радин.

Застава № 7/6 или, как ее именовали в отряде, хозяйство Кулябки, представляла собой двухэтажный добротный деревянный дом с прочным, каменным основанием.

На первом этаже расположилась вся официальная часть заставы. Здесь жил и старшина-сверхсрочник с женой и трехлетним сыном, тут был и цейхгауз, человек одиннадцать пограничников. Наверху жили два младших командира, фельдшер и прачка, имелась и свободная комната с кроватью, столом и диваном — «гостиночная», комната для приезжавших из городка и отряда.

Тут устроился и Радин. Недалеко от большого дома стоял уютный, небольшой, добротно и любовно построенный домик с завалинкой.

Это был дом командира заставы, серьезного, молчаливого и подтянутого капитана Кулябки.

В тени огромных сосен стояло еще три домика. В стороне, ближе к речке, были навес и конюшня.

Караульный пограничник прохаживался возле деревянного гриба. Слышались голоса женщин, стиравших белье у речки.

«Тишь, покой, благодать!» — шагая под соснами и вдыхая густой хвойный аромат, подумал Радин. Что-то первозданное было в спокойном шуме сосен, в этом обилии стволов, ветвей, сквозь которые едва пробивались солнечные лучи. Суровая и величественная красота стояла вокруг. Толстые, высоченные, кирпично-ржавого цвета стволы сосен уходили далеко ввысь. Они стояли, теснясь друг возле друга, и под ними, как бы выбегая и резвясь, шумели кудрявые небольшие сосенки; они росли густо, плечом к плечу, не заботясь о свете, не боясь, что их сожмут и задавят огромные, хмурые великаны. Где-то стучал дятел, других птиц не видно было, и могучий лес жил своей величественной, сосредоточенно-хмурой жизнью. Не переставая шумели кроны сосен где-то высоко-высоко, белки перескакивали с ветки на ветку, иногда падала сухая ветка или, змеясь, пробегал по стволам причудливый солнечный блик.

«Боже, как хорошо», — прикрыл веки Радин. Да, хорошо, но жить так, как живут эти люди, изо дня в день, из месяца в месяц… к зимой, и осенью, и летом… Нет, жить здесь постоянно, всегда, он бы не смог.

— Любуетесь нашей природой? — услышал он за собой голос Кулябки. — Могучая красота. Знаете, товарищ писатель, я до военной службы и не подозревал, до чего красива у нас природа. Ведь я горожанин, из Ростова, все детство и молодость провел там, на Дону, а когда взяли на военную службу и попал сюда, в пограничники, затосковал: привык к Дону, к степным просторам, к городу, думал, жизни мне не будет, все окончания действительной ждал, а прошло всего три года, и я влюбился в этот край, в его природу, вообще в север… Окончил командирские курсы, и вот уже шестнадцать лет здесь. Мне и запад, и турецкую границу предлагали, — не хочу, никуда отсюда не поеду, и помирать тут буду, — засмеялся капитан.