Юрий Гейко - Твой друг. Сборник по собаководству. Выпуск 3

На этом Лукман оборвал свою нескладную речь и потупился. Крупные капли слез тяжелыми горошинами покатились по впалым щекам и упали на пол. Председатель отвернулся. Отвел глаза и я. Невыносимо тяжело смотреть на сильного мужчину, когда он плачет.

Тут я не выдержал, подошел к председателю и сказал:

— Пусть Лукман идет проводником… А Магомедов поведет баранту…

Лукман смотрел на председателя с такой трогательной надеждой, что тот заколебался:

— У тебя хорошие защитники, Лукман, но… Иди пока. А завтра зайди. Обсудим на правлении…

…Ночь была морозная и лунная. Сухая прохлада как будто звенела, бодрила.

Из аула Куруш выехали два всадника в бурках: один из них был большой, другой — поменьше. Казалось чудом, что низкорослая лошадка так легко везет великана. Это были Лукман и Гульнас. Они ехали в горы, на юг, туда, где высоко и далеко громоздились сахарные вершины горного снежного перевала.

Лукману разрешили идти проводником на зимовку в Азербайджан. А на другой день по этому пути пошла баранта нескончаемым потоком…

Познакомился я с ним в госпитале инвалидов Великой Отечественной войны.

Дежурная медицинская сестра проводила меня в массажную комнату. Около кушетки стоял массажист в белом халате, с засученными по локоть рукавами. Это был мужчина лет тридцати пяти, с прической на косой пробор, в темно-синих очках. Я поздоровался, массажист поклонился и, застенчиво улыбнувшись, тихо сказал:

— Пожалуйста, разденьтесь до пояса и лягте на кушетку.

Только тут я заметил: массажист слепой!

Все его бледное лицо было изрыто мелкими шрамиками, как будто подкрашенными зеленоватой краской.

Я разделся до пояса и лег на кушетку. Руки у массажиста были тонкие, мускулистые. Пальцы длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Он припудрил спину тальком и стал массировать. Начал он с легкого поглаживания, а потом с нажимом глубоко прощупывал тело, будто что-то искал в мышцах. А то вдруг так рассыпался по коже пальцами, словно перебирал клавиши рояля. Иногда мягко пристукивал кулаком и затем до теплоты растирал кожу ладонями.

Сначала от массажа боль усилилась, но потом постепенно стала утихать. Кожа на спине приятно горела… Минут через пятнадцать, легонько скользнув ладонью по больному месту, массажист сказал с улыбкой:

— Ну вот, на сегодня, пожалуй, довольно. Как вы себя чувствуете?

Я встал с кушетки и быстро выпрямился, чего до массажа сделать сразу не мог бы.

— Прекрасно! — бодро ответил я.

Когда наш массажист, Николай Ильич Малинин, закончив работу, вышел из госпиталя, мы столпились у открытого окна. Было уже послеобеденное время. Шел Николай Ильич неторопливо, спокойно, постукивая по тротуару тростью. Впереди него, чуть левее, шла на поводке крупная собака. Поводок от нее был пристегнут к поясу слепого. Всем своим видом — серым окрасом, длинным туловищем с толстой шеей и стелющейся походкой — собака напоминала волка. При встрече с прохожими она не сворачивала — видно, привыкла к тому, что ее хозяину уступали дорогу. Прямо на Николая Ильича шел, о чем-то задумавшись, высокий мужчина в белой шляпе. Казалось, они вот-вот столкнутся. Собака остановилась и, оскалив зубы, зарычала. Рассеянный мужчина очнулся, торопливо снял шляпу и, низко поклонившись, что-то пробормотал.

Мы рассмеялись, и кто-то из нас проговорил:

— Наверно, с улицы Бассейной…

На углу, где надо было перейти улицу, собака остановилась и села: шел трамвай и две машины. Они прошли, и шум их стал затихать. Собака встала и, насторожив уши, как бы прислушиваясь, натянула поводок: путь свободен! Потом повела хозяина через улицу. Она не смотрела по сторонам и, наверно, только по слуху определяла, что путь безопасен.

Перешли улицу и столкнулись с новым препятствием: там белили дом, и тротуар был перегорожен двумя балками. Собака остановилась перед балкой и потянула хозяина левее, в обход по мостовой.

С деревянного помоста спрыгнул молодой штукатур в парусиновом переднике, закрапленном известковыми брызгами, и подошел к Николаю Ильичу. Он что-то сказал слепому, наверно, предложил провести. Но Малинин отрицательно качнул головой и, осторожно шагнув вперед, прощупал препятствие палкой. Да, собака не ошиблась.

Мы наблюдали из окна, как работает умная собака-поводырь, пока Малинин не скрылся за поворотом. Мой сосед по койке, Иван Рубцов, безногий артиллерист, восторженно сказал:

— И чего только человек не придумает, а?!

Щенку было всего два месяца, когда Боря Цветков принес его из клуба служебного собаководства. Длинный и костлявый, щенок показался неуклюжим и некрасивым. К тому же он часто беспричинно лаял, стаскивал со стола скатерть и не слушался окриков.

— Вот дурашливый какой! — говорила Борина мать, Надежда Васильевна. — Пока сделаешь из него толкового пса, намучаешься.

У Бори был уже опыт по воспитанию щенков. Уезжая на фронт, отец оставил ему боксера.

— Смотри, Боря, — говорил отец, — если понадобится, отдай Гепарда в армию. Пригодится в караульной службе…

В конце войны получили печальное известие о гибели отца. Тогда Борис отвел сильного, злого пса в райвоенкомат и сказал:

— Пусть он там задушит хоть одного фашиста!..

А вместо Гепарда принес из клуба на воспитание щенка по кличке Норка.

Пятнадцатилетняя сестра Таня подсмеивалась над братом:

— И где ты нашел такого дохленького, дураковатого?

— Ты маленькой тоже, наверно, была не очень умной, — сердито сказал Борис. — Ты еще не знаешь, какая у него родословная: его мать первый приз получила на выставке. Подожди, вот он вырастет — покажет себя!

Борис злился: Танька воображает себя уже взрослой, а его считает мальчишкой. Конечно, ему не пятнадцать, а только двенадцать лет, но что ж из этого? Она считает, что он должен ее слушаться во всем. Как бы не так! Будет он слушаться девчонку! И волейбольный мяч присвоила, а ведь мама купила для двоих.

И когда Таня уходила из дому, Борис отдавал щенку мяч. Норка катала его по комнатам, мяч убегал от нее, как живой, подпрыгивал, а иногда даже прятался под кровать, закатываясь в темный угол. Щенок заливался звонким лаем и однажды так сильно вонзил острые зубы в мяч, что тот вдруг устрашающе зашипел и обмяк. Щенок в испуге отпрыгнул от мяча, потом осторожно подошел и чуть шевельнул его лапой, схватил зубами, потрепал и вскоре бросил, потеряв к нему всякий интерес.

Вернувшись домой, Таня увидела своего брата, сидящего за починкой мяча.

— Мама, до каких же это пор его паршивый кутенок будет портить мои вещи! — возмутилась она. — Вчера разорвал платок, сегодня — мяч.